Символические отношения
В этом тексте я хотел бы коснуться такого аспекта терапевтических отношений, который связан с желанием и соблазнением. Что делает терапевта привлекательным для клиента и создает возможность для осуществления длительных отношений? Что заводит пружину этих отношений, которые не сводятся только к разрешению психологических трудностей? Почему терапевтические отношения становятся лабораторией по исследованию того, что как будто бы не существует, но оказывается важнее, чем ожидаемое облегчение страданий или возможное счастье? Любые отношения так или иначе просмотрены на стремлении обладать. Каждый из нас, находясь в отношениях на что-то претендует, потому что якобы обладает правом и это право по умолчанию не оспаривается. Терапевтические отношения это особый вид отношений, поскольку в них право требовать ограничено фактором времени и денег. Терапевтом, как и клиентом, нельзя обладать и поэтому их отношения целиком переходят в разряд символических. Терапевтические отношения это отношения между двумя символами на равно удаленном расстоянии от своих объектов. Это отношения не между реальными людьми, а отношения двух галлюцинаций друг с другом. Если терапевт соблазняется и вместо символического удовлетворения потребности клиента удовлетворяет ее реально, например, спит с клиентом или чего хуже, дает совет или работает с линейным запросом, он травмирует клиента тем, что снижает степень его желания, буквально, гасит его витальность Вместо того, чтобы поддерживать напряжение, необходимое для роста, своим ответом он травмирует клиента тем, что снижает степень выраженности его желания. Не отвечает на вопрос, но убивает возможность их задавать. Терапевтическая работа начинается с попытки символизировать то, чем кажется, можно обладать - симптомом или терапевтом. Обладание собой оставляет голодным, тогда как поглощение терапевта остается неосуществимом - в этом месте психотерапия позволяет появиться прибавочному наслаждению от лучшего узнавания себя с его помощью. Для этого, разумеется, клиент должен быть очарован терапевтом. Желание клиента направлено на невозможное и поэтому оно не может быть удовлетворено до конца. Символическое появляется только в случае запрета и этим запретом становятся границы отношений, галлюцинаторный процесс запускается отказом от обладания. Клиент может хотеть от терапевта того, чего него нет, но он не может это взять напрямую, а только извлечь недостающее из промежуточной символической зоны, для создание которой необходимо приложить усилие. Например, пережить разочарование. Клиент не может вылечиться об реального терапевта, галлюцинация становится необходимой надстройкой над реальностью, поскольку с ее помощью желаемое принимает наиболее ясную форму. Это то, что клиент создает для себя, отталкиваясь от реального для обнаружения того, что без него не существует. Промежуточная символическая зона заставляет создавать, не удовлетворяясь готовым. Инфантильный запрос это попытка что то присвоить, не помещая это в психическую реальность. Стать здоровым, оказаться в ином опыте, обладать желаемыми качествами минуя процесс галлюцинаторной трансформации реальности. Галлюцинацию запускает утрата возможности непосредственного обладания. Галлюцинация клиента больше того, что терапевт может дать и именно она создает усилие и возможность для изменений. Точно также как клиент соблазняется желанием взять, так и терапевт соблазняется желанием отдавать. Суть взаимного соблазнения такова: клиент и терапевт не могут не вступать в отношения, но они и не могут дойти в них до обладания друг другом. В этом состоит фундаментальное отличие этих отношений от всех остальных. Судьба галлюцинации состоит в том, чтобы быть впоследствии присвоенной. Галлюцинирование необходимо для того, чтобы не довольствоваться первым попавшимся удовлетворением, а создавать для себя персональный смысл. Для того, чтобы изменения могли происходить, терапевту и клиенту необходимо попасть и освоиться в промежуточном символическом пространстве. Им обоим приходится заново изобретать уникальный язык для того, чтобы получить доступ к разделенным переживаниям. С помощью галлюцинаций мы присваиваем не то, что предлагает реальность, а то, что нам действительно необходимо. Невозможность обладать толкает нас от идентификации с реальностью к ее потере и удерживает в виде того, что от нас исходит и нами является. Потеря реальности активирует извлечение собственного психического материала для восстановления этой прорехи бытия. Язык клиента в чистом виде непонятен терапевту, поскольку в нем содержится огромное количество пропусков, ссылок, замещений - в промежуточном пространстве этот сжатый язык разворачивается и связи устанавливаются заново. Как будто процесс идет вспять - от картинки к переживаниям, ведь в жизни мы движемся в другом направлении - от переживания к образу. Иногда у клиента нет даже этого образа, от которого можно оттолкнуться, поскольку он поглощен переживаниями и не может о них рассуждать. В этом случае взаимодействие происходит вне символического пространства - через проективную идентификацию, перенос, отыгрывание. В гештальт-терапии есть такое емкое понятие как слияние. Слияние это один из видов сопротивления контакту. Существует множество интерпретаций этого механизма, но в рамках данной темы хочется сделать акцент на том, что в состоянии слияния нет возможности обнаружить другого как автономное существо. Соответственно, возникает ощущение того, что про другого и так все понятно. Нет необходимости в разворачивании того, как клиент называет вещи, к самим вещам. Возникает иллюзия понимания, основанная только на проекции. Выход из слияния это попытка отразить клиента в том месте, в котором он сам для себя не понятен, потому что символы, которые он с ходу предлагает терапевту на самом деле скрывают провал в осознавании. Задача терапевта в том, чтобы задавать вопросы, особенно в тех местах, которые кажутся наиболее ясными. В них клиент все про себя понимает и теряет способность задавать к себе вопросы. Терапевт должен быть непонимающим столько, сколько у него хватит на это сил. Ибо попытка объяснить запускает символическую функцию и это наталкивает клиент на понимание отсутствие объекта за символом. Невроз - это присутствие в психике пустого знака в традиционном понимании этого феномена как свидетельства отсутствия связи между означающим и означаемым. Семиотическая конструкция не детерминирована актуальным опытом, она скорее прикрывает его отсутствие и невозможность его проживать. Там, где невозможен полноценный поток переживаний, возникает некоторая картинка, которая как будто бы заменяет его необходимость. Метафорически это похоже на закрытую дверь во владениях Синей Бороды, куда нельзя заходить; это запрещающий знак, за которым находится пугающая и непостижимая реальность. Для клиента этот запрет, и как следствие, поглощенность образом, является естественным и не вызывающим сомнения и вопросов. Терапевт по-хулигански предлагает запреты нарушать и заглядывать туда, где оказывается непонятно. Задача терапии поскольку заключается не в том, чтобы познакомить терапевта с тем, что и так известно, но и рассказать о том, что сам еще совсем не знаешь. Поскольку то, о чем не знаешь, так или иначе стремится выбраться на свободу. Символ, который предлагает клиент (в виде знания о себе, привычного поведения или симптома), в некотором роде, лишен всяческого смысла. Точнее, этот смысл является привнесенным в терапевтическую ситуацию, а не сконструированным в ней. Этот смысл является только клиентским достоянием и клиент предлагает производить операции с ним, либо же ничего не предлагает, считая его само собой разумеющимся. Это не имеет отношение к терапии, поскольку попасть в промежуточное пространство можно лишь производя интерперсональный смысл, тот который символизируется в состоянии базовой неясности и неопределенности. Смысл не подчиняется устоявшейся конструкции, но конструируется заново в присутствии другого. Адресованность кому-либо меняет перспективу смысла. Другими словами, клиент адресует терапевту некоторую нехватку смысла, которую необходимо заполнить. Клиенту нужен человек, который про него ничего не знает для того, чтобы извлекать неясность из преждевременного понимания. Итак, логику терапевтического процесса можно описать следующим образом. Клиент ощущает что-то неизвестное в себе как некоторый дефицит, пустоту или легкость, которая нуждается в наполнении. Симптом, ухудшая качество жизни всего лишь делает эту пустоту более концентрированной, вплетенной в язык, потому что про страдание можно говорить, а про его причины нет. Клиент приходит к терапевту, как к человеку, предположительно знающему об этих причинах и он очаровывается этим знанием, он старается присвоить их себе через поглощение. Однако, поглощение невозможно, поскольку терапевтом нельзя обладать. И тогда терапевт приглашает клиента в танец, который наполняет промежуточное пространство между ними призраками, не имеющими тела, и они рассказывают истории своей жизни. В ходе этого танца клиент встречается с самой главной идеей. Она состоит в том, что он сам становится терапевтом для себя, поскольку то, что раньше он искал в другом, находится внутри. В этом месте она очаровывается собой и присваивает себе ту часть, которая раньше казалась пустотой. Эта часть работы является очень важной, потому что она связана с разочарованием. Терапевт в некотором смысле травмирует клиента и тем самым создает умеренное психическое напряжение, с которым клиент должен справиться сам, здесь и сейчас, не прибегая к привычным способам снижения этого напряжения с помощью защитных механизмов. Это напряжение может казаться клиенту избыточным, однако, стоит признавать, что изменения возникают там, где появляется усилие. Субъект, себя ощущающий и субъект, себя кому то адресующий - это, в некотором смысле, два совершенно разных персонажа. Тот, кто обращается к другому, обнаруживает себя нуждающимся и функционирует как челнок, траснпортирующий ресурс интерперсональности из пространства обмена к индивидуальному полюсу. Парадокс некоторых терапевтических ситуаций состоит в том, что клиент, нуждаясь в помощи на уровне ощущений, не адресует себя в пространство отношений, предъявляясь как результат собственной рефлексии, не рискуя себя выразить заново перед взглядом другого. И тогда наблюдается известная история, когда клиент одновременно и просит о помощи, и всячески ее избегает. С точки зрения символических отношений этот давно известный феномен приобретает иное звучание и требует других точек приложения для коррекции. Терапевтические отношениям можно предложить следующую метафору. В ходе Эдипального конфликта символической Отец ставит под запрет определенный регистр желания, тем самым запуская вытеснение и формируя невротическое структуру характера. В терапевтических отношениях Эдипальный конфликт разворачивается вновь, только здесь его задача состоит не в том, чтобы ознакомить личность с законом, а наоборот - вернуть, реанимировать ранее вытесненную часть желания. Для этого клиент должен соблазниться терапевтом, как ранее соблазнялся матерью. И именно потому, что в символических отношениях невозможно обладание, такое соблазнение не приводит к слиянию и регрессу. В терапевтических отношениях клиент возвращает себе свое, поскольку он обучается пользоваться ранее недопустимыми влечениями. Невроз это своеобразная инвестиция в будущее, однако доход от нее можно получить только с помощью терапевта.
Подробнее
Поколение Z: цифровые люди
Случайное погружение в тему “Поколения Z” обнаружило удивительные перелинковки некоторых положений теории поколений с моделями киберпространства, идеями Хайдеггера и Делеза об индивидуации и экзистенциализмом. Что если на примере поколения Z мы наблюдаем новый виток феномена отчуждения? Текст основан на междисциплинарных гипотезах и допущениях. Предположения о поколении Z в чуть меньшей степени касаются и всех обитателей современного медийного пространства. Поколение Z характеризуется специально организованным восприятием, способом взаимодействия с окружающими и особенностью мыслить себя. Последние две темы связаны между собой очень тесно, поскольку идентичность формируется в контакте и зависит от его качества. Психоанализ отлично объясняет каким образом формируется психика в ходе взаимодействия, социальная философия описывает факторы, которые на это влияют. Социальное поле формирует поле отношений, из которых в последствии складывается социум, который влияет на то, что его создает. Одна из базовых сушностей поколения Z заключается в том, что они создают и активно пользуются дигитальными объектами - цифровыми версиями реальных объектов. Таковыми версиями становятся представительства нашей персональной активности в матрице социально-медийного поля - профили в разнообразных социальных сетях. Цифровая копия характеризуется специфическим способом акцентуации, при котором часть присущего объекту континуума признаков остается в тени, тогда как другая выходит на передний план. Эта информация является подготовленной для восприятия, в ней уже содержится упакованный смысл, который достаточно просто поглотить, не совершая усилий для его извлечения из руды неопределенности и хаоса. Таким образом, многообразие и разноплановость собеседника сжимается в небольшой объем внешне непротиворечивой информации. И как показывает практика, этого достаточно для того, чтобы формировать отношения. Таким образом, одна функция начинает взаимодействовать с другой. Такая констелляция является ответом на вызовы современного общества, которое предлагает для обработки и усвоения огромные объемы информации. Для того, чтобы не быть поглощенным аналоговым потоком, необходимо формировать жесткие фреймы, ограничивающие глубину погружения. Контакты друг с другом осуществляются в пределах социальных ролей или иных устойчивых идентичностей. Клиповое мышление формирует структурированные семанические системы, которые синхронизируют отдельно взятых индивидов и организуют опознание друг друга по принципу “свой-чужой”. Поколение Z, как люди живущие в потоке, перемещающиеся от одной темы к другой, ограничены пребыванием в здесь-и-сейчас и отчуждены от своей индивидуальной истории - поскольку к любой информации можно получить мгновенный доступ, значение памяти снижается. Более того, память становится частью дигитального объекта. Профиль в социальной сети или ячейка облачного сервиса становится отчужденным от индивида воспоминанием. Пребывание в настоящем превалирует над заботой о прошлом, для представителей этого поколения нет смысла удерживать, когда им практически безгранично гарантирована возможность обладать. Мышление становится не только клиповым, но и ссылочным, когда интерес становится полевой функцией и направляется в большей степени внешними маркерами, чем внутренними ощущениями. Идентичность становится ориентированной на формирующий ее дискурс, выхолащивается внутренняя противоречивость, прокачивается способность избегать конфликтов, поскольку последние увеличивают хаос и вынуждают к новым приспособлениям. Альтернативным концепциям будет предпочитаться более удобная и привычная схема. Существует предположение, что вследствие этих особенностей поколение Z будет обладать повышенной уязвимостью к манипулированию. Эта особенность может быть объяснена параллельными процессами отчуждения - с одной стороны, пользователь технического объекта имеет доступ только к его управляющей периферии, не вникая в то, что происходит внутри; индивид, как пользователь самого себя, имеет представление о своей идентичности, но мало понимает о том, как она формируется и что является ее фундаментом. Личность становится консолью управления, но это не значит, что через периферию можно управлять глубинной идентичность. Скорее она никому не нужна, являясь противоядием для манипулирования; управление довольствуется поверхностным образом, который скользит, теряя сцепку с субъективностью и тем самым становясь податливым. С другой стороны, возможным становится и такое положение дел, при котором глубинная идентичность будет открыта для настройки и модификации в обход сознанию, которое лишь пользуется собой (являясь результатом развертывания более фундаментальных процессов психического аппарата), а не задает вопросов о своей природе. Отчуждение приводит к захваченности бытием и невозможности об этом бытие вопрошать. Субъективность, являясь бэкграундом любой деятельности, несводима к ее результатам, однако в настоящее время мы можем наблюдать процесс уравнивания этих категорий. Таким образом, рассматривая особенности нового поколения, можно прийти к выводу о том, что вечные темы свободы и ответственности личности перед собой требуют нового прочтения с учетом изменившегося контекста грядущей цифровой эпохи.
Подробнее
Пути разочарования
Разочарование связано не с теми или иными объектами желания, скорее оно связано с самим желанием как механизмом ориентации. Формула разочарования такова: даже несмотря на то, что осуществление желания сопровождается удовольствием, нет никакой разницы в том, получено это удовольствие или нет. Очарование желанием связано с иллюзией, того, что осуществление желания оставляет что то после себя. Однако, эти вещи несвязные. Словно бы что то, извлеченное из одного места, помещается в другое и осуществление желания скорее уменьшает то, что стремится быть накопленным. Уменьшает желание не его непрерывные осуществления, а его принципиальная неосуществимость и неисчерпаемость. То, что мы извлекаем из себя с помощью желания, невозможно уловить и зафиксировать, невозможно ухватиться за эту нить и вывернуть себя наизнанку. Желание, призванное разгадать загадку “кто Я”, не на йоту не приближает к ответу. В этом состоит первое разочарование. Желание - точнее ответ на вопрос “что я хочу?” - всегда остается неполным и недосягаемым, как линия горизонта. Разочарование вызывает не обнаружение разницы между ожидаемым и тем, что так настойчиво претендует на его место, разочарование прежде всего как то особенно цинично обходится с надеждой. Надеждой на то, что с помощью прояснения и осуществления своих желаний можно добиться некоторой определенности, занять какую-то устойчивую точку на длиннике своего бытия. Эта позиция выражается конструкцией: еще немного усилий и предел неясности будет пройден, кусочки паззлов соберутся в одну картинку, смысл кристаллизуется, раствор пере-насытится и так далее. Вот избавлюсь от комплексов и начну жить или достигну просветления и все пойму, формулировка здесь не важна. Сложность состоит в том, что желание звучит с другой сцены, не с того места, в котором мы думаем себя, и его обнаружение вносит еще большую путаницу в конструкцию самости, которую мы стремимся организовать внутренне непротиворечиво. Можно развернуть эту мысль в утилитарном измерении: если вы довольны тем, как устроены ваши желания, значит, что-то идет не так. Психическая реальность это специально конструируемый феномен. Для того, чтобы ее воспринимать как некоторое стабильное образование, необходимо вытеснить хаотически организованные множества, которые составляют ее фундамент. Этот фундамент и есть бессознательное. Бессознательное это часть психики, лишенная фиксированного и единственного смыслового центра. С точки зрения нейрофизиологии сознательное живет в прошлом, потому что события, которые появляются в его отражении, гораздо раньше уже случились на уровне восприятия. Модель искажения встроена в саму структуру сознательного и отражает соотношение знания и истины - мы никогда не сможем понять, каким образом это искажение работает, потому что можем осознать только его результат. Чтобы преодолеть искажение, необходимо выйти за пределы сознательного, но у нас нет механизмов осознавать себя вне этого образования. Согласно Эпиктету человек это душа, отягощенная трупом. По отношению к психической жизни трупом, как это бы не казалось очевидным, является не бессознательное, которое тащится за светлым разумом, гремя ранними детскими травмами и острыми углами характера, а как раз то, чем мы себя мыслим как целостную и ясную личность. Трупом, привязанным к живому, является сознательное, которое мыслит себя последним наследником древнего рода, единолично владеющим богатствами своего поколения. С этим связано первое разочарование - бессознательное невозможно вывернуть наружу, как перчатку и вытрясти из него соответствующий этому месту мусор; нельзя сбросить с плеч дурнопахнущий и тревожный груз. Собственно, сам этот способ проблематизировать человеческую ситуацию таким способом и является проблемным. Разочарование возникает от понимания того, что психическая жизнь имеет другое основание: не у меня есть бессознательное, которое следует проветрить и причесать, а еще лучше исключить из круговорота, а бессознательное упирается в самость, которая нуждается в дефрагментации. Желание желанию рознь. Желание, прочерчивающее прямую линию между субъектом и объектом, не создает конфликта и следовательно, не имеет никакого продолжения. Напротив, желания непредсказуемые, не выводимые напрямую из сложившейся потребностной конъюнктуры, обладают вскрывающим потенциалом по отношению к бессознательному. Именно эти желания таковы, что их целью является не осуществление, а скорее, постоянное присутствие в виде некоторого нестабильного фона, который не позволяет окончательно успокоиться. Эти желания не могут быть осуществлены, потому что их источник и, соответственно, цели, находятся не в реальности, а в фантазии о ней. Надежда, питающая желание это надежда на прорыв, стремление оказаться в другом месте, преодолеть собственный дефицит главным козырем - инаковостью другого, тем, к чему никогда не получится получить доступ и этим воспользоваться. Потому что мы желаем не другого, а того, кто стоит за его спиной, упакованный в глубокое молчание, из которого его извлекает тональность другого, но только обнаруживает, а не содержит в себе. Мы путаем того, кто стоит за и того, кого видим перед собой, эта путаница возникает потому, что невозможно допустить, будто другой это просто дверь, которая не знает о том, что находится в комнате. Другой становится желанным только тогда, когда он упакован в фантазию. Если хотите, мы не можем ничего сделать для себя желанным, если не спроецируем на него то, что нам важно. Но фантазия это не входные ворота в объект, это не просто облатка, которая рассасывается при более близком знакомстве. Парадокс состоит в том, что если эта прослойка исчезает, объект перестает быть важным, встреча с “реальным” объектом невозможна, поскольку стремление к нему исчезает одновременно с пропажей фантазии. “Реальный” объект для нас также чужд и враждебен как планета, лишенная атмосферы, но мы обволакиваем ее поверхность своим собственным кислородом. Другой это всего лишь символ нашего желания и удивительно то, какая большая работа проделывается в процессе его семиотизации, наделении смысла, наполнению глубиной. Мы ищем другого для того, чтобы он посмотрел на нас и своим взглядом выбил из нас искру, с помощью его взгляда мы хотим извлечь из себя что-то, что в свою очередь находится за спиной у нас. Мы желаем с его помощью проникнуть в запретное пространство, к которому нам изначально закрыт доступ. Поэтому встреча невозможна, потому что мы пытаемся приблизиться к тому, кто не существует, и обнаружить того, в ком не нуждаемся. Стремясь к другому, мы не заинтересованы во встрече с ним, поскольку было бы нелепо вожделеть белую простынь, на которой только что закончили показывать фильм. Другой отвечает на наш вопрос “кто я?”, но делает это не потому, что в нем содержится это знание, он скорее придает форму тому неназываемому в нас, что рвется наружу. Это крайнее выражение взглядов Левина на теорию психологического поля, в том месте, где речь идет о валентностях. В его представлении валентность окружающего является следствием его свойств, тогда как у Лакана объект и причина желания являются совершенно разными вещами. Мы видим другого, но смотрим сквозь него, поскольку его контуры не могу вместить в себя всех наших фантазий. В этом заключается второе разочарование - нам не получится достичь другого, потому что наше желание направлено не на него, а в центр нашего фантазма и именно это пространство остается тем местом, где случаются изменения. Наше желание другого определяется его галлюцинаторными координатами и мы не можем воспринимать его иначе, чем через этот проективный пул, равно как не можем увидеть свое сознание со стороны. Другой появляется там, где в нашем фантазме появляется разрыв, мы движемся к другому, чтобы выбраться через эту прореху наружу, на ту сторону хрустальной сферы самости. С помощью другого мы пытаемся совершить побег за пределы себя, но обречены на разочарование, поскольку, если перефразировать мистическую максиму у сознания везде центр и окружность его - нигде. И таким образом, перед нами возникает двойное разочарование - мы пытаемся достичь неосуществимого с помощью того, кем не можем воспользоваться иначе.
Подробнее
Паническая атака - прореха в переживаниях
Паническая атака в психическом измерении проявляется в виде внезапной дезориентировки, как будто привычный поток жизни нарушается и человек обнаруживает себя находящимся в угрожающей и незнакомой обстановке, отрезанным от всего того, с чем он был ранее связан. Словно бы мир стремительно отдаляется и становится тусклым пятном на другом конце калейдоскопа. Паническая атака воспринимается как неожиданный разрыв питающей пуповины, отчего нарушаются естественным процессы поддержания жизнедеятельности. Место, куда переносит нас паническая атака подобно урагану из страны Оз, является безжизненным и пугающим и кажется, что его невозможно преодолеть, чтобы вернуться обратно. Это действительно ощущается как состояние интенсивного одиночества, как будто гравитация исчезла и всех людей разбросало по космосу. Феноменологический подход к пониманию панической атаки дает много интересного материала. Например, одной из форм катастрофических фантазий на острие приступа паники является переживание смерти или беспомощности. Тема смерти, как экзистенциальной драмы, в данном случае является линзой, с помощью которой можно рассмотреть имеющиеся, но привычно игнорируемые сложности жизненной ситуации. Переживание надвигающейся смерти в метафорической форме делает скрываемое более явным. Например, возможность умереть прямо сейчас часто сопряжена с сожалением о несбывшемся. Перспектива немедленной смерти сокращает время на размышления и конфронтирует с пугающей реальностью в которой жизнь уже прожита и в ней действительно ничего не произойдет, если оставить все так как есть, без изменений. Паническая атака это репетиция смерти, в которой происходит оценка текущего состояния жизни. Симптоматика панической атаки очень хитро организована. С одной стороны, мы понимаем, что симптомокомплекс пароксизма тревоги в виде тахикардии, одышки, головокружения, дереализации и так далее, не связан с органическими изменениями и является следствием нарушения процесса переживаний. То есть симптомы паники это результат нарушенных отношений между организмом и средой и необходимо в главным образом обращать внимание на причину этих нарушений. А симптом должен выноситься за скобки. Но с другой стороны, выраженность симптома настолько велика и аффект так сильно заполняет психический аппарат, что основной задачей для испытывающего приступ паники является избавление от симптома, тогда как все остальное отходит на задний план. В этом состоит сложность переживания панической атаки. Насколько я знаю, еще никто не умирал непосредственно от приступа тахикардии, однако много несчастных случаев происходит при попытке справиться с паникой, то есть бороться с симптомом. Это фактически делает ситуацию безвыходной. Как известно, в обычной жизни психические защиты надежно сохраняют стабильность нашего Эго. Мы справляемся с тревогой как вызовом новизне либо с помощью этих механизмов, либо развиваясь в направлении собственного страха. Иногда вызов ситуации бывает настолько мощным, что привычные механизмы не справляются с психическим возбуждением и покровы бессознательного срываются слишком резко. Паническая атака возникает как реакция на актуализацию бессознательного конфликта без возможности его пережить. Из-з этого возникает выраженный разрыв между интенсивностью телесного ответа и способностью его переработать с помощью психического аппарата. В этом проявляется еще одно катастрофическое переживание внутри паники - ощущение потери контроля над собственной жизнью. Как будто симптом становится демоном, нападающим из-за угла и эту внезапную атаку невозможно предугадать. Паническая атака похожа на резкое расстройство адаптации, когда привычные способы ориентации внезапно перестают работать. Если движение из точки А в точку Б хорошо тем, что можно видеть хлебные крошки, по которым можно вернуться обратно, паническая атака это трансгрессия в Батаевском и Гарри Поттеровском понимании, буквально означающая перемещение за границу своих возможностей. Паническая атака предлагает попытку собраться заново на неопределенном пока основании, это приглашение замедлиться там, где спокойное течение переходит в вертикальную плоскость водопада. Паническая атака, как и любой другой психический симптом, имеет не интрапсихическую, но интерпсихическую локализацию. Послание панической атаки состоит в том, что привычные механизмы совладания с тревогой оказываются несостоятельными со стратегической точки зрения; это тревожный звонок о том, что благодаря им для человека пропадает не только перспектива, но и опора. Другими словами, паническая атака подобно увеличительному стеклу более ясно демонстрирует продолжающуюся изоляцию и отчуждение человека от источника того, что его питает и поддерживает. Паническая атака в символическом виде является финальной точкой этого отчуждения, это краткое содержание последующих серий, если в жизни человека не произойдет качественных изменений. В рамках панической атаки происходит тройное отчуждение симптома. Во-первых, движение от ситуации к симптому одностороннее и, подобно тому, как из тени невозможно получить изображение источника света, просто взглянув в обратном направлении, эту обусловленность очень трудно осознать. Во-вторых, непосредственное переживание симптома избегается вследствие его невыносимости, и, хотя в самой его глубине обнаруживается символический концентрат ежедневного страдания, рябь на поверхности мешает ясному видению. Паническая атака это телесная транскрипция Безымянного. В-третьих, симптом замыкает реальность на субъекте и последний проваливается в свой персональный Ад, состоящий исключительно из собственных отражений. И если смысл панической атаки в том, что она создает сужение, концентрацию событийности такой плотности, что справляться с этим можно только через телесное отреагирование,тогда задача терапевтической работы состоит в том, чтобы осуществить обратный процесс. А именно - расширить рамки переживаемого, привлечь в свидетели контекст, связать тревогу с обстоятельствами, семиотизировать тело, которое кричит тогда, когда отсутствует речь, сформировать отношение к тому, что на первый взгляд лишено всяческого смысла.
Подробнее
Механизмы терапевтических изменений: символизация
Клиент рассказывает историю. Можем ли мы остановиться на идее о том, что смысл рассказа в самой истории? Можем ли мы думать, что клиенту достаточно его самого? Верно ли то, что адресат рассказа является его свидетелем, а не соавтором? Нет. Историю создает слушатель, а рассказчик ее наблюдает. Рассказывая историю, клиент создает совокупность знаков, которые указывают друг на друга и никуда не ведут. Клиент думает, что его история, это он сам и ее достаточно для того, чтобы проникнуть в его внутренний мир. Но это не так. История становится замочной скважиной в том случае, когда клиент осознает свое авторство в присутствии Другого. Метафорически – история это орех, скорлупу которого необходимо разрушить для прояснения смысла. Мне кажется важным укоренить эту идею в реальности. Работа начинается в тот момент, когда клиент обнаруживает себя рассказывающим свою историю кому то. Он как бы движется по мостику, проброшенному между собой и кем-то еще. Терапия это вообще процесс наведения мостов. Сначала между умом и телом, затем между собой и другим, потом между элементами поля.На этом мостике клиент находится в промежуточном пространстве, он уже не единственный повелитель своей истории, она обрастает новыми связями. Смысл всегда апеллирует к взаимодействию, можно сказать, что сам запрос вторичен, поскольку он нужен только для того, чтобы прояснить что-то о состоянии отношений. С помощью запроса можно избегать отношений или пользоваться им как входными воротами в общее пространство. Многие психологические защиты направлены на поддержание чрезмерной автономии, когда мое бессознательное принадлежит только мне, я ни в ком не нуждаюсь и все могу сделать для себя сам. Вопрос к терапевту - что ты сделал для клиента, что произошло у вас с клиентом? Что возникает у тебя, когда клиент рассказывает свою историю? Что из своего опыта терапевт готов бросить в пламя контакта, чтобы поддержать горение? Клиент не просит понимание через объяснение, он просит результата как следствия нового опыта. Терапия это особая форма присутствия, которая делает двух чужих людей очень важными друг для друга. В тот момент, когда я становлюсь важным для кого то Другого, мне уже невозможно игнорировать самого себя. Это означает, что в терапии, с помощью звучания вопросов и ответов, создается особая тишина, в которая я начинаю лучше слышать себя. Терапия это попытка выразить и осуществить бессознательный запрос, это поиск того, что является значимым для клиента (“Что верно и чья это была идея?” Томаса Огдена, “Бинокулярное зрение” Биона, “Реестр реального” у Лакана, поиск хорошей формы Зинкера). Это исследование уже существующей реальности методами искажения, которые проистекают из влияния наблюдателя на наблюдаемое. Мы не создаем заново переживания, как механизм получения опыта, но побуждаем клиента осуществить новую версию своей субъективной реальности, в которой меняется и он сам. В отклике терапевта есть правда и неправда - первая нужна для того, чтобы клиент был способен услышать неправду, которая может стать (а может и не стать) его собственной правдой. Клиент откликается на то, что узнает в речи терапевта свое звучание. И точно также, как терапевт слышит чужую мелодию, он также обучается различать мелодию терапевта для того, чтобы встроить ее в свою собственную полифонию. Всем известно особое удовольствие, которое ощущаешь всякий раз когда слова наиболее ясно выражают смысл, когда граница языка наиболее плотно прижимается к границе ощущений и они начинают более точно соответствовать друг другу. Это одновременно и удовольствие и облегчение от разрешения, как будто слова это форма, через которую бессознательное выражается наиболее полно. Нам известно много не самых удачных способов - сопротивление, оговорки, отреагирование - но они на дают подобного облегчения. Поскольку с помощью слов мы может дать переживанию окончательно осуществиться, то есть сделать завершенную работу. Собственно, слова это просто лучший способ быть услышанным. Точно также слова это лучший способ остаться непонятым и в этом нет никакого противоречия. Слова становятся живыми, когда в них появляется означающее, то есть психический отпечаток того, кто их произносит. Или слова остаются мертвыми, когда в них звучит нарезка чей-то чужой речи. . Терапевтическое пространство создает границы, в пределах которого во время сессии накапливается бессознательная масса терапевта и клиента, которая затем разрешается в интервенции. Это образование складывается из запроса клиента и контрпереноса терапевта и в какой-то момент перестает принадлежать целиком тому или другому, становится общим состоянием. Подобная суперпозиция бессознательного позволяет осуществлять взаимный обмен внутри общей системы отношений. В терапии бессознательное клиента и терапевта перемешиваются и время сессии это время реакции между ними. Опишу интерактивную схему получение опыта. Сначала из эмоционально-чувственной малодифференцированной массы формируется репрезентация события (первичная символизация), которая в дальнейшем переводится в слова (вторичная символизация), и они, будучи адресованными Другому, озвучивают неосознаваемый запрос, ответ на который завершает трансакцию, в результате которой у клиента улучшается способность дифференцировать эмоционально-чувственные сигналы и так далее. Получение и усвоение опыта другого в продолжении традиции можно назвать третичной символизацией. Между продуктами первичной и вторичной символизации связь чаще всего отсутствует. Потому что задачей вторичной символизации является не объяснение и знакомство с предметом, а осуществление влияния, то есть воздействие. Мы не рассказываем истории, нам не нужно, чтобы нас поняли так, как мы понимаем себя сами. Мы нуждаемся в том, чтобы понять свою историю так, как ее может понять Другой. Слова не отражают событие, которое однажды случилось, но, взаимодействуя, со словами другой стороны, создают новое событие. Таким образом, история это предлог, чтобы создать новую историю. Рассказанная, а еще точнее сказать, услышанная история, переписывает событие заново и оно сохраняется в памяти немного другим. Вторичная символизация это создание означающих, поскольку репрезентация события (знак) и тем более событие (объект) недоступны, но с помощью означающего они становятся вневременными. Символизация запускается одиночеством, переживанием отсутствия объекта как организмического дефицита. Мы носим в себе следы неудачных встреч и таким образом переносим в себя опыт отсутствия и одиночества. Опыт, связанный с неудовлетворенной - другими словами, нераспознанной потребностью - не интегрируется в структуру личности и не присваивается ей. Нераспознание потребности утверждает власть ситуации над желанием и закрепляет опыт беспомощности. Ужасно, когда стремление страсти, наталкивается на холодную среду, которая с помощью стыда фактически уничтожает жажду жизни. Вся терапевтическая работа направлена на преодолении разницы двумя отдельными личностями для того, чтобы запрос был услышан, разделен и завершен. Нераспознанная потребность не интегрируется в опыт и становится вытесненной частью личности, отвечающей за навязчивое повторение незавершенной ситуации. Она часто бывает представлена в виде психосоматического символа, когда отсутствие эмоциональной реакции компенсируется выраженным телесным присутствием. Например, клиент с паническим атаками утверждает, что мышечное напряжение в начале приступа эквивалентно тому гипертонусу, который возник у него в эксперименте, в ходе которого он не смог выразить активный протест, поскольку не был способен почувствовать злость к авторитетной фигуре. В этом случае телесный ответ замещает отсутствующую способность к взаимодействию. Человек это существо, задающее загадку самому себе. Причём дело происходит так, что мы осознаем только ответ, тогда как вопрос остаётся неузнаваем. Можно сказать, мы можем приблизиться к пониманию вопроса только с помощью ответов, которые мы вынуждены давать. Вопрос исходит из источника наших влечений, реальность принимает наше влечение в себя и меняется под его влиянием. Поэтому происходящее с нами имеет всегда вторичный смысл - все, что случается, это ответ на вопрос, который необходимо разгадать. Не существует ошибок или неправильных выборов - любое осуществление всего лишь способ снизить напряжение, возникающее вследствие неосознаваемого вопроса.
Подробнее
Оператуарное состояние
История вопроса. Происхождение понятия оператуарное мышление (состояние, жизнь - разные степени выраженности одного и того же феномена) связано с исследованием представителями школы французского психоанализа процессов соматизации. Давая общую характеристику понятия, можно сказать, что особенностью оператуарного состояния является снижение фантазматических и символических основ мышления, появление обедненного мышления, семиотика которого становится обыденной, конкретной и лишенной всяческих признаков индивидуальности. Под мышлением здесь понимается не столько способность к построению логических выводов, сколько процесс формирования внутреннего мира, который в случае оператуарного состояния сохраняет только видимость присутствия. У оператуарного пациента психический аппарат, как прослойка между биологией и географией обозначен контурно и большую часть времени находится в спящем режиме. Этиологически оператуарное состояние вытекает из патологии первичного нарциссизма. Если мать недостаточно полно инвестирует младенца, который требует к себе безоговорочного внимания, то это раннее разочарование в отношениях приводит к развертыванию оператуарного состояния по двум направлениям. С одной стороны, ребенок не получает от матери подтверждения того, что он достоин любви и поэтому его собственное Я, не инвестированное материнской любовью, не может являться для него самого вместилищем нарциссического либидо. Другими словами, ребенок может полюбить себя как объекта только после того, как он убедиться в том, что любим матерью. Здесь как будто возникает некоторая дистанция - между ощущением себя и представлением о себе - и она оказывается чрезвычайно важной, поскольку создает градиент, вектор движения для развития. Если этой дистанции, или, другими словами, разрыва между состояниями, нехватки ощущений не возникает, тогда велик риск, что личность будет находиться в слиянии, не способная дифференцироваться и выделять собственные потребности. С другой стороны, личность формируется в результате последовательных идентификаций и поэтому в случае дефицита позитивных Я- и объект-репрезентаций, психический аппарат не может присвоить себе структуру опыта отношений. Это приводит к патологии Супер-Эго, которое не наполняется представлениями и поэтому оператуарный пациент не испытывает чувства вины и безразличен к происходящему. Внутрипсихическое множество состоит из очень небольшого числа элементов. Оператуарный пациент в процессе терапии с трудом формирует наблюдающее Эго и поэтому многократно повторяя действия, направленные на прояснение, не может извлекать из этого смысл. Другими словами, он не пользуется пониманием для того, чтобы изменить отношение, он не выбирает, во что вовлекаться и не имеет возможности совершить усилие, чтобы это преодолеть. В основе оператуарного процесса лежит патология влечения к жизни. Во второй теории влечений Фрейд описал процесс, во время которого влечение связывается через репрезентацию со своим объектом и благодаря этому производит некоторую работу по трансформации психического аппарата. Для того чтобы влечение было связано, психический аппарат должен обладать внутренней структурой и, кроме того, обладать достаточным объемом нарциссического либидо. На раннем этапе развития отсутствие структуры компенсирует галлюцинаторный путь удовлетворения желаний, который, однако, нуждается в периодическом инвестировании со стороны матери. Если материнского присутствия недостаточно, тогда галлюцинаторный путь развития сменяется травматическим, при котором аффекты не способны упорядочится и связаться с объектом. Тогда вместо развития, то есть вкладывания влечения в среду, организм вынужден сбрасывать напряжение через патологическое повторение старых способов разрядки. Возбуждение умерщвляется вместо того, чтобы увеличивать количество жизни. Оператуарное мышление и влечение к смерти соприкасаются в том месте, где психика производит некоторую работу, которая не сопровождается появлением результата, как чего-то нового, не существовавшего ранее. Если невроз представляет из себя пусть поспешное, но разрешение конфликта и несет на себе символическую нагрузку, то в рамках оператуарного состояния влечение к смерти не формирует никакого выхода, вместо этого запуская движение по кругу. Оператуарное состояние появляется как результат глубокой дезорганизации процесса связывания влечений. Таким образом, оператуарное мышление это такое состояние психического аппарата, внутри которого наблюдается дефицит Я- и объектных репрезентаций. Мышление как будто не задерживает в себе следы опыта и поэтому личность вынуждена всякий раз убеждаться в существовании реальности, обращаясь за подтверждением непосредственно к ней. Внутренний мир напоминает дырявый шарик, который не наполняется воздухом окончательно и поэтому нуждается в постоянной подкачке. Клод Смаджа описывает этот феномен как сверхинвестицию суждения о существовании в ущерб суждению о присвоении. Психическая жизнь словно бы натягивается на внешние координаты, формируя сверхконформную личность. Кроме того, содержимое мышления носит сугубо конкретный характер (поскольку галлюцинаторный тип удовлетворения не был развит), как будто реальность напрямую отпечатывается в воспоминаниях, не подвергаясь индивидуальным фантазмическим искажениям. Нормальное мышление не является точной копией реальности, с одной стороны, а с другой, фантазмы не становятся единственным содержанием реальности. Таким образом, нормальное мышление располагается посередине между оператуарным состоянием (выхолощенность фантазмов) и психозом (невозможность тестировать реальность). Соматизация при оператуарном состоянии возможна благодаря тому, что мышление исключается из процесса переработки травмирующей ситуации. Если ментализация невозможна, тогда вместо трансформации психического аппарата возникает соматическое отреагирование. Умеренная психическая травма является необходимым условием для развития, соответственно, соматизация становится выражением отказа от борьбы. Оператуарный пациент с трудом семиотизирует реальность и формирует означающие, как выражение своего отношения и обнаружение себя через отношения с чем-либо. Происходящее приходится держать на дистанции, не вовлекаясь в него, поскольку возбуждение трудно переработать - вместо азарта и новизны оно грозит распадом и хаосом, поэтому его необходимо понимать и контролировать. Оператуарный пациент экзистенциально несостоятелен - он нуждается во внешнем смысле, который установлен раз и навсегда. Для того, чтобы начать жить, ему необходимы условия, которых он не может достичь, поскольку рассматривает их вне своей жизни. В его логике нет выхода, так как он стартует с неверной исходной точки. Например, он говорит - когда уменьшается страдание, тогда появляется удовольствие, а не наоборот. Поэтому он выбирает снижать количество страдания, а не увеличивать количество удовольствия. Это как утверждать, будто на улице становится темно, потому что нарастает затемненность, а не снижается освещенность. Оператуарный пациент может выглядеть как просветленный, ум которого не страдает, поскольку не имеет доступа к психическому возбуждению. Но оно, тем не менее, существует, и находит выход через соматические симптомы. Внутренняя драма при оператуарном состоянии успокаивается за счет того, что бессознательное не мутит поверхность сознательного, которое является копией формирующей его реальности, оператуарный пациент отделен не от мира, как он сам часто это описывает, а от самого себя. Он отделен от источника своих влечений.
Подробнее
Иллюзия выбора или как работает Ego-функция
В этом тексте я поделюсь некоторыми соображениями об особенностях работы Ego-функции в рамках представления о теории Self. Для начала определимся с терминологией. Концепция Self является специфическим понятием гештальт-терапии. Self не является синонимом понятия самости в психоаналитическом представлении - это не некоторое сущностное ядро, являющееся результатом ранних идентификаций, а скорее процесс их присваивания. Self имеет свою структуру, которая не является фиксированной, а возникает только в процессе контакта, поэтому лучше говорить о функциях Self, чем о ее частях. Self это совокупность процессов, обеспечивающих протекание контакта организма со средой. Это тот уникальный стиль взаимодействия личности со своим окружением, который в момент здесь-и-сейчас определяет ее интенциональность и включенность, маркирует выход за пределы индивидуальности и готовность приобретать новый опыт. Self состоит из следующих функций. Функция Id отвечает за проявления телесности. Мы знаем, что любые психические феномены начинаются в теле, человек погружен в непрерывный поток недифференцированных телесных ощущений, из которых впоследствии формируется фигура потребности. Рersonality связывает единичный опыт, полученный функцией Id, в связную картину и является его результатом, то есть более или менее целостной идентичностью. Здесь мы наблюдаем не просто известную бинарную оппозицию между эмоционально-чувственным полюсом и когнитивным. Через отношения Id и Personality становится ясно, что не все случившееся может быть ассимилировано как опыт и не ко всему, что может стать опытом имеется открытость. То есть эти две функции обладают способностью ко взаимному влиянию. Самой загадочной в этой троице является функция Ego. В традиционном понимании под ней понимают функцию выбора, или принятия решения о том, что такое хорошо и что такое плохо, то есть последовательно отождествление и разотождествление с теми объектами среды которые подходят для удовлетворения потребности Id. Другими словами, субъект ориентируется в своем окружении с помощью функции Ego, которая является своеобразной стрелкой компаса, указывающей правильное направление. Причем если стрелка компаса всегда ориентирована на север, то в психическом компасе, который осуществляет сознательный выбор, север может оказываться где угодно. Другими словами, сознательный выбор далеко не всегда является адекватным и, более того,, окончательным. Такое понимание работы функции Ego как последовательное сравнение потребности с тем, что может предложить мир для того, чтобы выбрать из его многообразия наиболее релевантный ответ, хорошо подходит для описания простых решений - из какой чашки я буду сегодня пить: красная нет, черная нет, желтая да - но совершенно не годится для чего-то более сложного, особенно если это касается невротической ситуации. То есть такого выбора, который нуждается в учете двух противоположных тенденций, одна из которых к тому же является неосознанной. В результате мы можем наблюдать ситуацию, когда сознательный выбор не просто не приносит удовлетворения, но и является источником психических страданий, поскольку сознательно выбрать еще не значит поддерживать именно это. Поэтому здесь я хочу сделать маленькое, но важное замечание. Ego это не функция выбора, это функция опознавания выбора, который уже сделан в недрах функции Id. Другими словами, выбор всегда делается неосознанно. Подобно тому, как осознавание потребности осуществляется в конце фазы преконтакта, так и выбор делается до того, как заработает функция Ego. Которая на самом деле или позволяет осознать, как этот выбор был сделан или в худшем случае, придумывает новый выбор который не имеет отношения к насущной потребности. Мы не выбираем, что нам хотеть, но обнаруживает, что уже хотим. Для иллюстрации этой идеи можно провести простой мысленный эксперимент. Все мы хотя бы раз в жизни подбрасывали монетку для того, чтобы сделать выбор в равнозначных по ценности ситуациях. Некоторые из нас при этом испытывали легкое чувство иррациональной досады и облегчения, если делали еще одну попытку. Другой широко известный пример - сопротивление. В сопротивлении важно не сознательное обоснование, а избегание осознавания некоторых более важных процессов. Большая часть сложных выборов делается неосознанно, однако при этом выбор считается состоявшимся, поскольку он дополняется сознательной моделью, которая искажает базовое решение. Если бы все выборы были сознательными, тогда модель невроза не могла бы выполнять свою регулирующую функцию. Таким образом, функция Ego скорее принимает решение о том, что делать с выбором, который уже осуществился. Есть мнение, что свобода это осознанная необходимость. Я бы сказал, что свобода это предельная необходимость, когда я не могу не быть тем, кем я являюсь. Свобода это естественное состояние принужденности не изменять себе. Так же обстоят дела и с выбором. Выбор не может быть произвольным и если он становится таковым, то это не выбор, а обман, избегание того выбора, который не состоялся. Для выбора необходимо, чтобы субъект был захвачен желанием и адресат этого желания может быть только один. Все остальное - это иллюзия выбора, перебор одинаково безразличных вариантов избегания встречи с собой. Гештальт-терапия работает со слабостью Ego-функции, которая становится предсказуемой, с одной стороны, и излишне самонадеянной, когда берет ответственность за выбор на себя, с другой. Фукнция Ego может сводить спонтанность контакта к контролируемому повторению и в этом месте возможность делать выбор исчезает. Тогда функция Ego нуждается в деконструкции и перезагрузки.
Подробнее
Невроз как норма жизни
Основной тезис этого текста звучит так - любой опыт организован как невроз. И если принять этот тезис за отправную точку в понимании психической регуляции, нет смысла говорить о психическом здоровье вообще. Если психическое здоровье заменить понятием условная норма, тогда нормой будет не отсутствие невроза как начала патологии, а минимальная степень его выраженности, которая выполняет важные регуляторные функции. Как известно, одной из важнейших находок Фрейда являлась мысль о том, что невроз является результатом внутриличностного конфликта, тогда как психоз касается отношений субъекта и реальности. Центральная тема внутриличностного конфликта, если говорить современным языком, заключается в нахождении баланса между принадлежностью и автономией. Из теории объектных отношений мы понимаем, что личность является следствием накопленного опыта отношений с опекающими людьми и индивидуальность появляется в ходе последовательных идентификаций и присвоений образов других людей. Невроз возникает тогда, когда появляется объект. Любая здоровая коммуникация является невротическим решением именно потому, что она признает наличие отличного от меня самого объекта, инвестированного моим интересом. В этой плоскости психически здоровым, то есть лишенным невроза, является субъект со злокачественным нарциссическим расстройством, который отрицает отдельности Другого и относится к нему как к продолжению самого себя. Поэтому невроз как структура отношений вырастает из шизоидно-параноидной ситуации, внутри которой невозможно пережить утрату, поскольку для этого сначала придется отказаться от идеи всемогущего обладания. Возникает парадоксальная ситуация - потеря нарциссической позиции и признание Другого как отдельного объекта помогает субъекту приблизиться к лучшему пониманию самого себя, поскольку и для встречи с Другим для начала необходимо максимально далеко от него отойти, то есть провести качественную сепарацию. Поэтому невротический компромисс является базовым условием взаимоотношений. Хорошая сепарация предполагает не только отделение себя в качестве автономного субъекта, но и некоторого обнаружения таких же субъектов вокруг. Эдипальный конфликт вводит личность в мир человеческого множества, поэтому невроз это граница не между здоровьем и патологией, но между растворением и одиночеством Невроз это последний оплот индивидуальности, поскольку отсутствие каких-либо конфликтов предполагает тотальную прозрачность и проницаемость границ внутреннего мира. Человек сознательный и ясный - тот, кто досрочно капитулировал перед хаосом и неопределенностью, напоминает одно-страничный текст, который можно понять, пробежав глазами через сточку. Невротик это тот, кто продолжает сомневаться даже в том, что он сомневается, потому что остановка сомнения равносильна умерщвлению, воплощением в интерьер или часть чужого тела. Ситуация, в которой некто исцелил все свои неврозы и окончательно себя познал, синонимична воцарению инстинкта смерти, поскольку обрекает субъекта на бесконечное повторение однажды освоенного знания. Невроз подобно плащу-невидимке защищает хлипкие побеги бессознательного от испепеляющего взгляда рационального, компетентного и эффективного. Невроз как нарушение нормы обнаруживается через наблюдение некоторых эго-дистонных феноменов, интенсивность которых может располагаться в пределах выносимого или нет. Во втором случае мы можем говорить о том, что присущая неврозу регуляторная функция уже не справляется со своими задачами и требуется анализ отношений в которых это происходит. Сейчас я выскажу совсем крамольную идею. Невроз становится патологией, когда он перестает быть неврозом и вместо фундамента для построения отношений начинает выполнять другие функции. Например, фиксирует дистанцию или сохраняет объект непостижимым или выстраивает отношения в пределах отщепленного полюса. Поэтому, можно сказать о том, что невроз это конфликт все таки межперсональный, конфликт в смысле условия для взаимодействия. В качестве нормы он формирует возможность отношений, а в качестве патологии делает отношения стереотипными и лишенными жизни. Лишенный невроза человек - пограничная личность, избегающая привязанности, поскольку она активирует доэдипальный ужас или конформный механизм, вскормленный тоталитарной сектой, нашедший в привязанности свой персональный инфантильный рай. Мне кажется, что в наше прекрасное нарциссическое время жизненно необходимо иметь какой-нибудь тщательно выпестованный невроз, который утверждает реальность и указывает в ней координаты личного присутствия.
Подробнее
"Черный" терапевт
“В идее суицида есть надежда на что-то лучшее”. Неизвестный автор Небольшой зал постепенно заполнялся людьми. Приходящие сюда знали друг друга и поэтому не особенно церемонились с приветствиями. Больше внимания они уделяли комфорту своих седалищ и поэтому тщательно выбирали стулья, прежде чем выдвинуть их на середину комнаты и усесться. Через некоторое время в центре зала образовался вытянутый овал, в одном из полюсов которого оказался тучный молодой брюнет с дергающимся глазом. Он шумно втянул в себя воздух, прочистил горло и начал говорить, бросая взгляды налево и направо, словно метрономом расчерчивая время на ритмичные отрезки. - Я представлюсь для тех, кто сегодня пришел сюда впервые. Вообще наш кружок достаточно закрыт, но иногда случаются досадные обстоятельства вроде того, что произошло накануне с Вероникой - она почувствовала себя лучше и решила прекратить лечение. Разумеется, этим она не только поставила под угрозу нашу целостность, но и нарушила 3 пункт коллективного договора, в котором сказано, что терапия не является симптом-ориентированной и облегчение состояния не может служить достаточным основанием для ее прекращения. Тем самым она навсегда лишилась клиентской поддержки и в случае возобновления болезни будет вынуждена в одиночку выдерживать особенности своего терапевта. Незавидная судьба. Но в этом есть свои плюсы - мы принимаем в группу новых участников, которые откроют нам свежие подробности терапевтических отношений. - Надеюсь, - спросил он с тревогой и, извернувшись всем телом, вперил взгляд в ближайшего со-кругника, - вы помните про главное правило наше общества - никаких пересечений? Вы помните, что у каждого из нас должны быть разные терапевты? - Конечно, я помню!, - с некоторой обидой отзвался тот, к которому обращались, - мой терапевт, во-первых, обитает в другой стране, а во-вторых, относится к другому биологическому виду, к тому же занесенному в красную книгу! Поэтому я склонен считать свою ситуацию уникальной, пусть даже мой излюбленный паттерн - ксеноморфотерапия - в последнее время достаточно широко распространяется среди лиц, испытывающих отвращение к себе подобным. Я и вас то уже начинаю потихоньку ненавидеть. Взгляд ведущего обратился к бледной красотке, которая гляделась в маленькое зеркальце так, словно бы в нем транслировались последние новости из жизни ангелов. Почувствовав на себе подозрительный взгляд, девица побледнела еще больше и откинувшись на спинку стула сообщила о том, что ее терапевт умер задолго до того, как родились те, кто присутствует в этой комнате. - Я общаюсь с ним по астральной связе, которую передала мне на совершеннолетие моя маман. Недавно он сообщил мне о своем эротическом контрпереносе. Что и говорить, я сразу затрепетала. Он посоветовал мне суицид. Ах, это ведь так не этично заставлять его ждать. Однако, я опасаюсь, что у него есть другие клиенты. В конце концов и моя маман..., - тут барышня потупилась и приготовилась потерять сознание. - Я интроецировал своего терапевта, когда на конфликтной фазе стадии сепарации он запретил мне иметь собственное мнение и теперь, при каждом удобном случае ввергаю его в адову бездну нарциссического возвышения, - произнес лысый очкастый толстяк и добавил, наслаждаясь произведенным эффектом, - и, кроме того, так поступать с незнакомцами мне велела мама. - Отлично, похоже у нас собралась прекрасная компания, - удовлетворенно сообщил ведущий, расстреливая собравшихся сериями пронзительных взглядов, - прекрасная компания для осуществления нашей главной миссии, а именно - подготовки к пришествию идеального терапевта, который, однажды явившись в мир, навсегда избавит его от горечи несовершства. Но стоит помнить о том, что идеальный терапевт не дан нам изначально, а скорее строится в попытках сделать из него инструмент для исцеления каждого конкретного недуга. И поэтому мы собираемся здесь для того, чтобы своей болью и радостью нанести дополняющие штрихи на его универсальный портрет. Вот здесь протоколы всех заседаний! - он потряс над головой внушительной кипой бумаги. - После того, как окончательный образ будет завершен, нам даже не придется произносить заклинания и мантры для его воплощения - он сам, под тяжестью своего совершенства рухнет в мир, поскольку небеса не могут прогибаться до бесконечности. Наши неврозы и нарушения характера будут раздавлены его исцеляющим весом, конфликты и дисфункциональные защиты спрессуются во внутренние опоры и внешний мышечный каркас, проблемы в отношениях задохнуться и петли отрицательной обратной связи, поддерживающие их логику, поглотят сами себя. Мы станем стройнее и чище, у кого-то даже перестанет идти носом кровь. - Одна беда, сбор подписей в пользу требуемых качеств почти заканчился и мы вынуждены ужесточить требования к их атрибуциям. В связи с этим прошу присутствующих говорить строго по очереди и тщательно разжевывать слова перед тем, как направить их на ассимиляцию группой. Это сообщение произвело на собравшихся прямо противоположный эффект и в течении некоторого времени гул голосов разросся до размеров комнаты, поглощая пространство и воруя атмосферу. - А мой зевает! Я не хочу, чтобы он зевал! Когда он открывает рот, в восьмом моляре слева снизу я вижу миниатюрную камеру и диктофон, на которые он записывает наши сеансы, чтобы потом обсуждать меня со своими циничными коллегами! - А мой все время спит! Все время молчит и игнорирует мои пожелания доброго пробуждения! А я имею право знать, какие сны он видит в моем присутствии, быть может именно в этих снах находится моя отвергаемая комплементарная идентичность. - Вот мой терапевт уходит из кабинета на все время сеанса, оставляя заместо себя довольно дешовое и топорно сделанное чучело, которое пялиться на меня своими черными глазами, сделанными из пуговиц и я не могу отвернуть его к стене, потому что стул, но котором оно восседает, надежно приколочен к полу. Я тренируюсь уклоняться от этого вгляда и как результат - удивительная суставная гибкость и упругие косые мышцы живота. - Мой терапевт меня бьет, потому что я сильно напоминаю его бывшую, которая изменила ему с почтальоном и отправила уведомление о расставании с почтового отделения, в котором он служил! - Я работаю таксистом и мой терапевт принимает меня в то время, когда я везу его на встречу с другим клиентом! Я вынужден просить своих коллег создавать пробки на улочках с односторонним движением. Я знаю, среди его клиентов парикмахер, налоговый полицейский, священник и даже проститутка! Причем с проституткой у него самые короткие сеансы. - Мой терапевт не разрешает мне плакать. В его офисе нет ничего, чем бы можно было утереть слезы, одни лишь грубые оштукатуренные стены да деревянная мебель. Мне не хватает тепла, а он специально открывает форточку для того, чтобы слова, которые он иногда произносит, охлаждались до нулевого градуса, долетая до моих ушей. - Я хочу похвастать - мой терапевт участвовал в конкурсе на звание самого скучного и унылого в профессии и получил на нем приз зрительских симпатий. - Прошу присутсвующих обратить свое внимание и на экономическую составляющую наших требований, - ведущий группы сложил ручки на брюхе, - а именно в той части, которая касается платы за сеанс. Как известно, идеальный терапевт отказывается от гонорара за свои услуги и даже более того, по мере возможности, сам приплачивает клиентам за возможность побыть в их присутствии. Между возможностями позаниматься своими делами или погрузиться в клиентскую историю идеальный терапевт всегда выбирает вторую, ибо жизнь клиента и есть его жизнь и кроме этого, у него ничего нет. Именно поэтому такой терапевт свободно владеет глубинами клиентских смыслов и легко может дать ответ, что может быть хорошо тому или иному клиенту, идеальный терапевт - это столикий Янус и стоголовый Горыныч, который продолжает жить со своими клиентами и после того, как сессия завершилась. - В наших кругах ходят легенды о так называемом Черном Терапевте, - внезапно подал голос молчаший до поры до времени мужчина, сильно пахнущий едой и одеждой, - внешне он ничем не отличается от обычного и даже находясь с ним в отношениях, невозможно обнаружить подвох до тех пор, пока он не нанесет свой финальный урон. Черный Терапевт это особый статус, которым награждаются наиболее искуссные в своем ремесле и если для обычного терапевта главной задачей является исправление клиента, то служители темного культа обращают это действо вспять, следуя своей основной парадигме о том, что процесс важнее результата. И тогда терапия становится поистине бесконечной! Они присоединяются к своим клиентам на том уровне, где происходит нарушение развития и своими изощренными интервенциями удерживают их в тисках зависимости. Они видите ли считают, что чрезмерно быстрое разрешение невроза еще хуже, чем сам невроз. Это возмутительно! Мне кажется, нам нужно создать добровольные клиентские дружины, которые помогали бы выявлять подобные извращения в зародышевом состоянии и подвергать их носителей публичному покаянию и остракизму. Внезапно свет в комнате погас и через мгновение возник снова. Где то вдалеке стало слышно как открываются двери, одна за одной, и этот звук, вместе со стуком многих каблуков, начал приближаться к присутствующим, пока еще издалека, но вызывающе неумолимо. “Спасайся!”, - громко и страшно закричал ведущий, - “это главный врач идет на обход!”. Броуновское движение испуганных тел сихронизировалось в несколько потоков и присутсвующие, подобно воде, всасывающейся в воронку раковины, растворились в дверях, ведущие из холла в палаты. Один лишь тучный брюнет, подняв к небесам разглаженную стулом задницу, что-то старательно запихивал под ковер. Когда наконец исчез и он, в центре зала, на израненном каблуками линолеуме остался лишь очерченный мелом человеческий силуэт, ограничивающий несуществующее до этого пространство.
Подробнее
Мышление как интегрирующая функция
Мышление формирует автономию личности. Эта функция осуществляется онтогенетически, то есть с самого начала индивидуального развития. Можно сказать о том, что сознание появляется в виде реакции на прекращение симбиоза с матерью. Ребенок вынужден обзавестись собственным механизмом по трансформации биологического в социальное. Как это происходит? Вначале мать всегда присутствует рядом, являясь продолжением ребенка, всемогущим органом для удовлетворения его разнообразных потребностей. Затем в ее всеобъемлющем присутствии начинают обнаруживаться прерывания. И эти паузы младенец учится заполнять самостоятельно. Сначала он галлюцинаторно воспроизводит опыт предыдущих удовлетворений. Этот способ плох тем, что галлюцинаторное удовлетворение нуждается в периодическом подкреплении со стороны реальности. Если мать отсутствует слишком долго, тогда ресурсы младенца истощаются и галлюцинаторный путь регулирования возбуждения превращается в травматический. В этом случае ребенок замирает и подавляет возбуждение, поскольку оно не приводит ни к чему иному, кроме нарастания тревоги. Внутри этапа галлюцинаторного удовлетворения желаний существуют специфические отношения младенца и опекающего объекта. Эти отношения заключаются в том, что младенец идентифицирует опыт удовлетворения или неудовлетворения с тем, кто находится рядом. Если потребности младенца удовлетворены, то мать или любой другой заботящийся объект, воспринимается как хороший, а если нет - то как плохой и более того, активно плохой, то есть нападающий и разрушающий хорошего удовлетворенного младенца. Другими словами, степень удовлетворенности влияет и на ощущения внутреннего мира и на оценку внешнего окружения. Это очень сложный этап в развитии ребенка, поскольку он требует очень серьезного изменения психических координат. А именно: младенец должен научиться переживать отсутствие удовлетворения не как активное, а как пассивное состояние. То есть, когда опыт фрустрации переживается не с яростью, а с грустью. Тогда он может воспринимать опекающего и, самое главное, самого себя, как целостность, с которой не надо бороться. Если внутренний мир ребенка заселен пугающими состояниями, которые он не может интегрировать с состояниями удовлетворения, то в дальнейшем он будет вынужден избавляться от них, проецируя на совершенно невиновных людей, ожидая от них поддержки, которую не может осуществить для себя. Например, не способный выдержать отвержения, он будет отвергать других для того, чтобы они смогли испытать его ужас. В этом месте очень важно осуществление принципа достаточности, когда для перехода на последующую стадию развития необходимо полноценное проживание предыдущей. Хорошая дифференциация между Я и объектами возможна лишь тогда, когда имеется хороший опыт симбиотического комфорта. Это позволяет присвоить себе возможность быть удовлетворенным и использовать ее в качестве фундамента для построения собственной самости. Галлюцинаторное удовлетворение включается сразу, как только возникает потребность и использует для утешения собственные ресурсы в виде воспоминаний. Двигателем для дифференциации становится признание страдания от невозможности немедленного удовлетворения как неотъемлемого элемента жизни и способность активно влиять на окружающий мир. Какое отношение имеет описанное состояние к теме мышления? Мышление возникает в тот момент, когда ребенок от отношений с частичными объектными идентификациями (плохими или хорошими) переходит к отношениям с тем, чего нет прямо сейчас, но что тем не менее существует. Мышление это способность заглядывать за изнанку представленного, удерживать в себе более высокий уровень абстракции и иметь через него доступ к амбивалентным переживаниям. Также мышление создает почву для развития ментализации, то есть способности допускать наличие внутри других людей собственной психической реальности. Мышление это форма овладения реальностью, при которой внутри остается более полная версия происходящего. Мышление это способ сохранять внутреннюю психическую среду, отличную от “средней температуры по больнице”. Мышление появляется в ответ на неспособность галлюцинаторного удовлетворения желаний справляться с нарастающей фрустрацией. Когда младенец обнаруживает отсутствие значимого объекта, он заполняет пространство между собой и другим символическим содержанием. Мышление это способ искажения реальности и ее трансформации. Сначала я искажаю реальность “внутри” для того, чтобы появилось Я, а затем, развивая и сохраняя Я, изменяю то, что происходит “снаружи”. В результате работы мышления реальность перестает влиять на меня напрямую, потому что между нами появляется граница. В динамическом смысле мышление можно противопоставить проективной идентификации. Проективная идентификация поддерживает представление о том, что между Эго и объектом нет никакой разницы, тогда как мышление появляется как результат дифференциации между ними. В случае попадания в непереносимый опыт проективная идентификация может появляться на месте мышления, отражая регресс к теме непроработанной сепарации. Также мышление противопоставляется так называемому символическому уравниванию, при котором знак является не просто репрезентацией объекта, а его копией. Благодаря мышлению психическая реальность становится глубже и насыщенней, чем реальность, данная нам в ощущениях. Мышление возникает так же, как формируется жемчужина, если в раковину моллюска попадает песчинка. Известно, что сначала в психику попадает некоторая идентификация, которая затем, будучи удержанной, вновь и вновь обретает свое подтверждение в реальности. Таким образом, мышление это некоторый контейнер, который удерживает в себе постоянство образа себя и других. Оператуарное состояние как раз развивается в тех случаях, когда в контейнере ничего не задерживается и для того, чтобы оставаться живым, необходимо все время проверять - а продолжает ли существовать реальность после того, когда я закрываю глаза? В начале своей истории младенец постоянно борется с тем, что реальность уничтожает саму себя. В дальнейшем отсутствие начинает переживаться с печалью, а не с ненавистью. Мышление это грустное эхо потерянного всемогущества. В слиянии с материнской фигурой есть воспоминания об удовлетворении, но нет опыта взаимодействия, поскольку нет границы, на которой осуществляется контакт. Мышление рождается как опыт взаимодействия, который не гарантирует удовлетворения, но позволяет сохранять постоянство рефлективного осознавания себя. Мышление это своего рода обменный курс между удовлетворением и фрустрацией, которая является платой за индивидуальность. Для возникновения мышления необходима дифференциация между субъектом и объектом. После этого между ними возникают отношения. Мышление это функция, которая переводит процесс привязанности в структуру характера. То, что раньше принадлежало миру, становится моим. Что же находится внутри мышления, создавая в нем центр тяжести, который притягивает к себе космический мусор, из которого впоследствии формируется планета, ее кольца и спутники? В центре мышления находится Желание, которое манифестируясь через переживание неполноты, конституирует индивидуальность стремлением заполнить пустоту, возникающую вследствие сепарации. Таким образом, мышление как реакция на потерю симбиоза, не решает задачу по возвращению к потерянному объекту, но замещает его и противопоставляет идентичность растворенности. Мышление это неокончаемое бинтование инфантильной раны.
Подробнее