Психотерапия как практика символизации: две стратегии работы
  Основная задача психотерапевта - возделывать поле символического. И если представить это поле как горизонтальную плоскость, тогда в своей работы мы можем оказываться по обе стороны от этой границы - либо сооружать агротехнические конструкции на поверхности, либо рыть ямы и строить тоннели под землей.То есть, обрабатывать имеющийся символический слой или же способствовать его появлению. И выбор этих позиций будет определяться ведущим защитным механизмом клиента.    По отношению к символическому защитные психические механизмы делятся на два типа - вытеснение и отщепление (расщепление). Вытеснение изгоняет существующую репрезентацию за пределы сознательного так, что она может вернуться обратно только обходным путем, например, в виде симптома. Отщепление имеет дело с несимволизируемым материалом и, фактически, препятствует символизации. В результате этой работы внутри психики формируются диссоциированные области, не тронутые символизацией. То есть, их нельзя просто так ввести в сознательное - перед этим надо проделать работу по их символизации. Это важнейшее различие определяет разницу в терапевтических стратегиях.    К вытесненному материалу можно получить доступ непосредственно из сознательного путем обнаружения или конструирования связей в системе означающих. Мы восстанавливаем пропуски в сознательном посредством нового означивания. Эта работа проходит в измерении мышления - мы говорим, вместо того, чтобы действовать и за счет этого создаем отсутствующие репрезентации. Как говорил Фрейд - мы находим то, что уже есть в нашей психике. Диссоциированный опыт не существует в психическом и поэтому его нельзя найти и присвоить напрямую. Сознание может включить в сферу осознаваемого только то, что обработано субъективным и имеет статус квалиа; то, что фактически, несет на себе печать моего собственного. Диссоциированный опыт, в свою очередь, случается, но как бы не со мной.    С отщеплением дело обстоит сложнее. К несимволизированному материалу клиента нельзя получить доступ иначе, чем через то самое совместное действие, которое в терапевтической ситуации будет выглядеть как нарушение психической переработки со стороны терапевта и отреагирование в поведении. То есть, перед тем, как что-либо символизировать, необходимо это прожить. Проблема в том, что в таком проживании должны участвовать двое - и клиент, и терапевт. И на одном уровне. То есть, в этом случае терапевт также будет попадать в регрессивное состояние, в котором он будет растерян, переплетен с переживаниями клиента и какое-то время не будет способен об этом разговаривать в силу провала символической функции.     Сложность этой ситуации заключается в том, что в случае организации опыта вокруг отщепления терапевтическая траектория неизбежно проходит через темные области диссоциации и регрессии. И при этом сам по себе этот опыт подвергается атаке со стороны более высокоорганизованных защитных механизмов, например, обесценивания. Клиент может разочаровываться в терапевте, который не соответствует его ожиданиям, а терапевт начинает испытывать чувство вины за потерю своей позиции и считать, что такая форма присутствия не является терапевтической.   Моя позиция состоит в следующем. Способность к символизации и связывании влечений на объекте - в данном случае, терапевте - является более сложной формой организации опыта, чем фрагментация психики за счет диссоциации. В каком-то смысле степень развития способности к символизации напоминает влияние типа привязанности на возможность пользоваться отношениями - при безопасной привязанности отношения будут питательными, при дезорганизованной - угрожающими. Способность к символизации, подобно способности к установлению безопасной привязанности, не дается сама по себе, но вызревает в отношениях - с обязательным прохождением периода регрессии, спутанности и растерянности. Отрицание этой перспективы может приводить к тому, что огромный пласт психического измерения клиента будет проигнорирован в стремлении делать “правильную” терапию “правильным” терапевтом.    Неизбежный провал символизации, который случается всякий раз, когда клиент сталкивается со своим травматическим опытом, приводит к тому, что психика терапевта оказывается переплетенной с психикой клиента. Последний, фактически, “берет в аренду” недостающие у него самого психические функции у терапевта. В этом случае, метафорически выражаясь, сложность клиента становится сложностью терапевта на таком же уровне интенсивности, на каком она представлена в субъективном опыте клиента.    Символизация неразрывно связана с присутствием другого, поскольку первичный акт учреждения смысла происходит в отношениях. В мире, куда мы приходим, всегда уже кто-то есть. Можно сказать, что называя что-либо, я называю это другому; с иной стороны - присутствие другого побуждает меня к называнию. Через символизацию я представляю вещь другому. В случае провала символизации другого пока просто нет. Точнее, другой выступает в качестве вещи, с которой необходимо вступить в отношения на поведенческом уровне и только лишь затем репрезентировать опыт этих отношений - ему же самому, но пока не существующему в этом качестве. Другими словами, другой появляется через процедуру символизации.    Можно сказать, что символизация отражает эдипальную ситуацию - есть я, мой опыт и третий, кому я об этом говорю. Провал символической функции обозначает пограничную динамику - есть только диадные отношения, которые придется символизировать, читай - триангулировать. И здесь мы опять обнаруживаем известную дихотомию поведения и мышления, обладания или репрезентации. Таким образом, сначала необходимо удариться о препятствие и только потом приобрести способность указывать на это пальцем. Провал символизации означает, что между клиентом и терапевтом пропадает символическая прослойка - горизонт потенциального, который связан со скольжением означающих друг относительно друга.    Что же остается? Остаётся только наличествующее, пресловутое здесь и сейчас, в котором оба - клиент и терапевт - застревают как муха в янтаре. То есть, переплетение психик в случае провала символизации оказывается неизбежным - есть только ты и я пусть весь мир подождет. Другой, то есть терапевт, сначала оказывается частью психики клиента - условно говоря, вторым в диаде, и только лишь затем - третьим, с которым можно об этом говорить.    Еще одна деталь - если я не могу говорить о своем опыте, но только участвовать в нем, вовлекая в это действие другого, тогда я остаюсь набором ситуаций, которые со мной случаются. То есть, продолжаю быть набором частей, не соединяющиеся в целое, которое, как известно, больше, чем сумма слагаемых. Это означает, что трансцендентальный субъект, который объединяет множество отдельных психических актов в единое целое, невозможен без участия другого. То есть, возможность символизации покоится на фундаменте переживания опыта своих многочисленных провалов и это составляет “темную”, но неизбежную сторону психотерапевтической практики.   
Подробнее
Эмоциональная регуляция: когда осознавания недостаточно
В гештальт терапии осознавание является одним из главных механизмов усложнения психики. Парадоксальная теория изменений говорит о том, что развитие происходит в точке обнаружения реальности - то есть результат определяется не целью, к которой мы стремимся, а тем, откуда мы хотим стартовать. Про феноменологию осознанности написано масса текстов, поэтому сделаем акценты на его терапевтических функциях, и в особенности на том, что вынесено в название этой статьи – его недостаточности для достижения ментального благополучия. Гештальт подход многое взял из восточных практик, однако там осталось достаточное количество прозрений, которые способны улучшить нашу фокусировку относительно терапевтической деятельности. Вот об этих дополнительных характеристиках и хотелось бы поговорить дальше. Кроме того, свяжем осознавание с западными традициями в понимании психического развития.     Для чего вообще нужно осознавание? Очень простой ответ – для того, чтобы иметь возможность регулировать свою эмоциональную жизнь. Есть два полюса ее протекания – когда субъект слит со своими чувствами и полностью захвачен ими, вплоть до аффективного сужения сознания и пограничного расщепления и когда он способен эмоционально реагировать, сохраняя при этом возможность не только быть в процессе, но и наблюдать за ним. Осознавание позволяет не только участвовать в чем то, но и видеть то, как это устроено. Осознавая, я помещаю себя в центр происходящего, а не остаюсь болтаться на его периферии. Если воспользоваться метафорой, ум без осознавания подобен лошади, которая несется вскачь. Осознавание в таком смысле помогает вспомнить, что я нахожусь на лошади. После этого обнаружения мы можем управлять лошадью, а не полностью зависеть от ее настроения.     Осознавание является отправным пунктом, с которого начинается эмоциональная регуляция. Осознавание с одной стороны, запускает процесс, который разворачивается во времени, и мы проследим его развитие, а с другой, само по себе нуждается в некотором поддерживающем фундаменте. Начнем с последнего. Часто бывает так, что даже осознавая необходимость осознавания, мы, тем не менее, спохватываемся об этом задним числом. Например, сокрушаемся о том, что даже обладая нужными навыками, не имели возможности ими воспользоваться. Вот именно для этого к осознаванию необходимо присовокупить такую способность, как памятование. У памятования очень много коннотаций в западном подходе осмысления психической деятельности.  Например, существует термин Mindfullness, который лучше переводить именно таким образом, а не считать его синонимом Awareness. Памятование позволяет в нужный момент включать осознавание. В этом значении оно соответствует концепции о наблюдающем Эго.   Еще одной способностью, необходимой осознаванию для того, чтобы оно могло выполнять свою работу, является развитие внимания или сосредоточенности. Важно не просто что-то там осознавать, но и сохранять осознавание на протяжении достаточного количества времени. С точки зрения здравого смысла контакт с неприятными переживаниями вызывает естественную интенцию скорейшим образом это прекратить. В восточной традиции этому желанию противопоставляется способность наблюдать эмоциональные реакции как объекты своего ума, сохраняя невовлеченность в эти процессы. В западной традиции возможность психической переработки неприятных переживаний определяется как неспецифическая сила Эго. Соответственно, внимание развивается по линиям ясности и стабильности и тем самым придает осознаванию необходимую направленность и устойчивость.   Итак, мы коротко описали, условно говоря, левую и правую руки осознавания. Теперь же посмотрим, какой процесс вытекает из осознавания. Итак, в процессуальном отношении, осознавание позволяет вернуть опыту присущую ему целостность. Когда мы говорим про осознавание, чаще всего имеем в виду разворачивание своего внимания к телесным компонентам эмоций. Иногда это называется заземлением, когда наблюдение телесных ощущений помогает снизить захваченность эмоциями. Это происходит в том числе и потому, что осознавание приводит к замедлению и тем самым увеличивает точность и снижает интенсивность переживаний. Это первый этап, обнаружение себя в точке, с которой начинается путь.   Следующий этап, который логично вытекает из предыдущего, называется символизацией или процессом придания смыслов. Очень важно иметь возможность поместить свои переживания в какой-то контекст, поскольку эмоционально сложная ситуация является частью остальной жизни. Часто аффект возникает когда переживание подвешено в воздухе и изолировано от фоновых чувств. Например, переживание злости может быть особенно трудно переносимым, если нельзя получить доступ к другим эмоциям, которые также присутствуют в этих отношениях. Такая аффективная реакция называется пограничное расщепление, когда ненависть к “плохому” объекту уничтожает его хорошие качества и тем самым разрушает привязанность. Также следует помнить, что эмоции являются контактным феноменом и это значит что одного только осознавания их недостаточно - важно связать эмоцию с потребностью и с объектом, который может ее удовлетворить. Если эмоции остаются “индивидуальным” процессом, с которым субъект пытается совладать самостоятельно, не разворачивая их в контакт, мы наблюдаем остановку переживания. Крайним проявлением этой остановки оказывается состояние психической травмы. Соответственно, задачей эмоциональной регуляции является возвращение чувствительности при психической анестезии, а не поддержка избегания контакта с отрицательными эмоциями.     Осознавание контекста позволяет совершить переход к третьему этапу эмоциональной регуляции, который условно назовем процессуальным мышлением. Под этим я понимаю способность рассматривать текущую ситуацию не только как часть более обширного эмоционального ландшафта, но и как один из этапов развития взаимодействия, которое не останавливается в точке напряжения, а просто переживает временный кризис в возможностях выстраивать диалог. Другими словами, наблюдать сложную эмоцию в измерениях прошлого (контекст совместной истории) и будущего (потенциал ее развития). Если этого не происходит, переживание прерванного опыта, когда кажется, что отношения рушатся и жизнь разделилась на до и после, сильно способствует развитию аффекта, который затопляет сознание и находит себе выход в отреагировании. А этот способ не приводит к приращению опыта, скорее наоборот, препятствует психической переработке.      В заключение можно сказать следующее: осознавание, как и любой другой феномен, не существует изолированно, но нуждается в поддержке со стороны окружения. Такая поддержка возможна в измерении “здесь-и-сейчас” - памятование и внимание - а также в плоскости развития - от контекста к процессу.  Осознавание, как точка, в которой манифестируется настоящее, будет находиться в центре воображаемой прямой из прошлого в будущее. Благодаря этому достигается интеграция различных частей опыта и увеличение плотности экзистенциального присутствия.                  
Подробнее
Терапия как погружение в реальное
В этом тексте я бы хотел поделиться некоторыми соображениями относительно несодержательного аспекта психотерапевтической практики, того, что связано с ее бэкграундом и что, на мой взгляд, отражает уникальность этого подхода по сравнению с другими видами человеческих коммуникаций.     Сначала хотелось бы описать вещи очевидные для того, чтобы потом перейти к менее очевидным и и даже совсем противоречивым. Первый шаг, который надлежит сделать в этом направлении, будет отражать отношение объекта и субъекта психотерапии. В бытовом представлении, которая во многом отражает взгляды традиционной медицинской модели, клиент является объектом для терапевтического воздействия. Его необходимо улучшить путем исправления неадекватных личностных характеристик. Соответственно, терапия оказывается методом избавления от психического страдания, которая своей целью ставит достижение так называемого здоровья, то есть комплексного психического, физического и социального благополучия. Коварность такой задачи обнаружил еще Будда Шакьямуни, который в качестве основы для духовной практики избрал признание страдания, а не обещание Нирваны. Другими словами, если целью терапии оказывается избавление от чего-то путем, говоря современным языком, отреагирования, то это напоминает попытку ребенка спрятаться, закрывая глаза ладонью.   Для психотерапевтического дискурса, как и для любой другой деятельности, характерен свой собственный язык и терапевтическую позицию можно обнаружить на основании вербальных маркеров, которыми она обозначается. Например, слова, расширяющие понятие “воздействие” - улучшение, исправление, доведение до счастья - не встречаются в рамках терапевтического дискурса, поскольку они действуют на территории реальности, а терапевтический сеттинг отделяет пространство символического от повседневной жизни. Именно поэтому терапевт не дает советов, поскольку советы и рекомендации вторгаются за пределы символического. В терапевтических отношениях можно услышать слова, близкие по значению к понятию “исследование” - интерес, возбуждение, желание. То есть как раз те, которыми мы редко оперируем в повседневной жизни.   На следующем шаге по направлению к описанию психотерапевтического дискурса мы признаем, что клиент не является объектом воздействия, а оказывается в статусе субъекта. Но субъектом чего именно он становится? И где тогда находится знание о благе клиента, если мы оставляем представление о том, что этим знанием обладает терапевт, на предыдущем шаге? Ведь мы помним, что идея улучшения, а значит, концепция о конечной точке развития, не работает. Клиент приходит на терапию потому, что он достиг предела некоторых представлений о себе и придя на сессию, обнаруживает, что этих знаний нет и у терапевта. Не заводят ли нас подобные размышления в тупик и дискредитируют психотерапию, утверждая ее в статусе бесполезной и бессмысленной деятельности?   Попробуем разобраться в этом вопросе. Клиент прежде всего является субъектом своего бессознательного. Это предположение требует расшифровки. Вообще, визит к психотерапевту оказывается первой легализацией бессознательного, признание того, что есть нечто, выходящее за пределы сознательного контроля. Клиент говорит, что он многое пробовал, но это не помогает или изучал тему, но знание не меняет поведение или отношение. Однако в дальнейшем эта легализация не получает своего развития, более того, именно она подвергается интенсивному отрицанию в ходе терапии. В общем виде это сопротивление можно охарактеризовать так - клиент пытается контролировать бессознательное, а не использовать его как попытку расширить свои представления о себе. Другими словами, относится к своему бессознательному как к объекту, над которым, опять же, необходимо провести некоторые манипуляции.   В этом смысле, самыми сложными клиентами оказываются те, кто сам является терапевтом. Терапия с позиции клиента не имеет никакого отношения к терапии с позиции терапевта, потому что они относятся к разным регистрам психического. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, обратимся для начала к статусу бессознательного. С легкой руки Хайдеггера бытие было отделено от сущего. В этом акте заключается философское обоснование двойственности. Сущее в ней выступает как некий умопостигаемый объект, как то, о чем можно помыслить или по отношению к чему можно занять какую-либо позицию. Бытие, в свою очередь, оказывается условием такового познания и его возможностью. Сущее вытекает из бытия и, в упрощенном представлении, является его редукцией. Метафорически выражаясь, если сущее оказывается  изображением из недр волшебного фонаря, то бытие - его оптическая система и источник света.   Сознательное в своею очередь относится к бессознательному, как сущее к бытию. Мы можем постигать бытие только как изменения сущего. Парадокс этого познания заключается в том, что агент рефлексии находится в сознательном, тогда как психические защиты направлены на то, чтобы сохранять сознательное в стабильности, не пропуская в него ничего, что отличалось бы от его текущего устройства. Поэтому бессознательное вынуждено проявляться в обход сознательного, минуя его систему безопасности и цензуры. Так появляется симптом, как форма контрабанды и послание, которое необходимо прочесть до того, как с ним начнут бороться, в том числе и с помощью психотерапии, ориентированной на облегчение состояния. Психотерапия, ориентированная на исследование, поддерживает присутствие бессознательного в кадре, и тем самым снижает вред от симптома, который является вторжением бессознательного, порой разрушительным для обычной жизни.   Каким образом это происходит? Бессознательное стремится к тому, чтобы быть услышанным. Клиент всеми способами затыкает уши и в тот момент, когда его усилия терпят крах, приходит к психотерапевту за тем, чтобы он стал союзником в его борьбе против этого гвалта. Но вместо этого встречает предложение не избавляться от звука, а отрегулировать эквалайзер для того, чтобы звучание стало более членораздельным. Несмотря на исследовательский ресурс этого послания, оно выглядит чрезвычайно агрессивным. Ведь оно идет вопреки здравому смыслу и жизненному замыслу клиента. Терапия, в некотором смысле, мероприятие не только бесполезное, но и вообще противоестественное, поскольку оно ставит организацию психической жизни клиента с ног на голову. Там где обычно он привык закручивать гайки, следовать логике и сохранять контроль, ему предлагается прямо противоположное - фантазировать, впечатляться и не соглашаться. Терапевтическая ситуация это изнанка обычной жизни.   В обыденном представлении (медицинской модели психотерапии, ориентированной на избавление от страдания), терапевт сражается с симптомом, заставляя последний отступить и освободить дорогу к предполагаемому благополучию. Я попытаюсь вывести терапевта из образа благородного рыцаря, который превозмогает сопротивление чудовищ бессознательного. На самом деле, все обстоит прямо противоположным образом - терапевт обслуживает симптом как послание бессознательного, терапевт выполняет работу симптома и “борется” скорее с сознательным клиента, которое пытается остаться незатронутым и не впечатленным.      Терапия предлагает клиенту очень серьезный вызов. Бессознательное нельзя обнаружить, находясь в сознательном. Эту особенность бессознательного очень хорошо описывает психический регистр, который у Лакана называется Реальное. У Реального, в отличии от реальности, как определенной картины мира, вообще нет возможности быть понятым; это то, что ускользает от понимания, то что составляет фундамент для любого концептуального знания -  отсутствие полной завершенности. Бессознательное это хаос и пульсация драйвов. Эти драйвы нельзя понять как некоторой объект, отдельный от личности. Их можно описать только в виде эффекта, который они производят в сознательном. Другими словами, чтобы познакомиться с бессознательным, для начало необходимо отдаться его драйвам, а затем, задним числом, зарегистрировать состоявшиеся изменения.   Об этом проще писать, чем пытаться осуществить. Потому что погружение в бессознательное означает отказ от всего, что прикрепляет нас к реальности. На какое то, к счастью, ограниченное, время сессии клиенту предстоит отказаться не только от привычных представлений о себе, но даже от знакомых чувствований и ощущений. В каком то смысле терапия это жертвоприношение и демо-версия суицида. Это цена, которую необходимо заплатить за изменения. И с одной стороны, это то, что клиенту приходится совершить в одиночку, ибо никто не способен сделать это за него. С другой - и эта мысль сильно поддерживает - такая же история случается и с терапевтом.   Здесь мы делаем еще один шаг - субъект бессознательного может обнаружить себя только в диалоге. Терапевт и клиент двигаются не вместе, а в противоположных направлениях. Если клиент пытается понять и тем самым исключает возможность понимания, поскольку оно лежит за пределами того инструмента, которым он для этого пользуется, то терапевт старается как можно дальше не понимать и тем самым приносит понимание, которое появляется как результат присутствия в хаосе, как осадок этого усилия. Такой вот трудноформулируемый парадокс. Но для того, чтобы не понимать, терапевт также должен быть впечатлен своим бессознательным, которое реагирует на бессознательное клиента.   Клиент приходит к терапевту, как с субъекту, предположительно знающему то, о чем не знает клиент, за истиной, в которой он большего всего нуждается, потому что вопрос идет как бы из-за пределов его идентичности. Что-то, находящееся за границами моего знания о себе, взывает к тому, кто его ищет, для воссоединения и успокоения. И с одной стороны, у терапевта нет того знания, за которым к нему приходят. Нет в виде чего-то готового, о чем можно рассказать и, если получится, понять. Но у терапевта есть метод, с помощью которого это знание можно добыть - путем охваченности переживанием, обнаружения себя там, где еще не существует слов. Между этими двумя состояниями очень большая дистанция, они не взаимодействуют друг с другом напрямую. Терапия это способ преодолеть пропасть между известным и невыразимым и наладить обмен между этими противостоящими регистрами психической жизни. Знание, которое ищется, принадлежит не терапевту, но бессознательному клиента. Эта истина проявляется в терапевтических отношениях, как фотокарточка в свете красной лампы. Терапевт оказывается тем местом, куда направляется знание клиента о себе и с которого оно может быть увидено.     Итак, подведем некоторые итоги. Бессознательное невыразимо, но попытка его символизировать оборачивается развитием, как синонимом углубления. Либо мы заглядываем в бессознательное на терапевтических сессиях, через усилие и психическую работу, либо оно проявляется через симптом, без усилий, но с разрушительными последствиями. Терапия это пространство для соприкосновения с бессознательным и это ее главная и основная задача. Несмотря на присущий ей ресурс изменений, метод, который она для этого предлагает - противоестественен и неприятен. В психотерапии, к сожалению, отсутствует романтический хэппи-энд - она не приводит к финальной интеграции, но поддерживает движение, у которого нет завершения. Она не сглаживает противоречие, но, наоборот, поддерживает его пульсацию. С другой стороны, мышление, как человеческий феномен, так же противоестественно, то есть избыточно и не необходимо. Поэтому психотерапия парадоксальным образом оказывается необязательной, но важнейшей практикой, поскольку она поддерживает усилие по утверждению себя. И это утверждение направлено не на достижение некоторого окончательного и полного знания о себе, а в совершенно противоположном направлении - к иронии относительно возможности это осуществить. Парадоксальное утверждение себя в непостоянстве и готовности к изменениям.             
Подробнее
Символическая функция терапевтического сеттинга
На Зимней школе-2017 Московского Ггештальт Института мы с Таней Клешковой провели мастерскую, которая называлась "Фантазия и символ". На ней мы пытались осмыслить то,что происходит в терапевтических отношениях с точки зрения концепции о символизации. Конечно, у концепций нет никакой точки зрения,но если смотреть на происходящее из определенной перспективы, можно различить интересные нюансы и акценты и присвоить это видение себе. Предлагаем вашему вниманию текстуальную обработку того,о чем мы хотели сказать,говорили и/или не смогли сформулировать в тот момент. Участники диалога - Максим Пестов, далее МП и Таня Клешкова, далее ТК.      ТК - Чем терапия отличается от обычного разговора двух людей? О том, что такое терапия и что происходит в терапевтическом кабинете много обсуждается как на обывательском уровне, так и среди терапевтов. В первом случае - потенциальный клиент не понимает как простая беседа может ему помочь. Среди терапевтов же в ходу интроецированные объяснения чем хороша терапия и как она работает. В этом диалоге умозрительным клиенту и терапевту довольно трудно встретиться, так как предмет описания - механизм терапии и ее результат - неовеществлен, не представлен во внешней реальности. Так в чем же специфика отношений терапевт-клиент?   МП - Когда заходит речь о терапевтических отношениях, интуитивно мы понимаем, что эти отношения включают в себя довольно широкий спектр взаимоотношений - они символичны, потому что обмен внутри них происходит на разных уровнях. Можно сказать, что в этих отношениях есть пласт реальный, который можно наблюдать со стороны - два человека некоторое время сидят и, как правило, разговаривают, и пласт символический, который не виден явно. И именно этот второй слой создает то, ради чего эти отношения организуются - невидимое пространство для изменений. Попробуем понять, что именно делает из человеческих отношений отношения терапевтические и на чем полезно делать акцент в обустройстве собственной терапевтической практики.   ТК - Да, похоже важно найти личные значения, слова для определения этого невидимого символического уровня, который определяет терапевтическое пространство.   МП - Начнем с того, что определим границы терапевтических отношений. Формально терапевтические отношения возникают, когда два человека регулярно встречаются на нейтральной территории для того, чтобы один из них мог в течении определенного времени говорить о себе. Для того, чтобы этот процесс мог начаться, этим людям необходимо заключить контракт. Существует распространенная точка зрения о том, что контракт нужен для того, чтобы защитить и обеспечить стабильность терапевта. Это действительно так, однако, мне кажется контракт не менее, а может быть и более, важен и для клиента. Контракт мы заключаем с сознательной частью клиента и тем самым препятствуем отыгрыванию бессознательных реакций в отношении терапевта. Например, при нарастании сопротивления клиент “вынужден” сохранять регулярность встреч и приносить свои реакции на сессию, и работать с ними там, где они возникли. Таким образом, контракт концентрирует бессознательное клиента в рамках терапевтических отношений и тем самым не позволяет сбрасывать психическое напряжение в других сферах жизни. С помощью контракта мы проясняем и усиливаем конфликтное поле. У человека есть три основных способа регулировать оргазмическое напряжение - мы можем отреагировать через действие или соматическое “короткое замыкание”, либо же использовать для переработки психического возбуждения свою психику. С помощью контракта мы увеличиваем присутствие мышления в психической жизни клиента, мышления как способа создавать репрезентации, то есть придавать смыслы происходящему.   Контракт создает границы сеттинга. Терапевтические отношения включают в себя два важнейших элемента - сеттинг (буквально установки, правила работы) как психический контейнер для переработки и содержимое этого контейнера. Про содержимое - мышление клиента - мы уже говорили, попробуем сказать несколько слов о самом контейнере. С одной стороны, сеттинг создает условия для терапевтического процесса - границы, время, оплата и т.д. - с другой, сам становится участником отношений, буквально третьим в паре клиент- терапевт. Это происходит благодаря целому ряду феноменов. Первое, что приходит на ум - сеттинг гарантирует обратимость терапевтической регрессии, то есть того измененного состояния сознания, которое неизбежно возникает в ходе работы. На сессии мы можем позволить себе быть любыми, потому что понимаем, что это не навсегда. Мы знаем, что границы сеттинга это те хлебные крошки, которые помогают нам вернуться обратно, в наш реальный мир, правда всякий раз чуть более другими. Далее, сеттинг в силу своей предсказуемости и повторяемости является метафорой раннего материнского холдинга, сеттинг это забота в чистом виде, готовность присутствовать и быть внимательным к тому, что происходит у клиента. С помощью сеттинга клиент оттормаживает непосредственное удовлетворение влечений, переводя эту потребность в символическую зону психической переработки, тем самым развивая собственную способность заботиться о себе. С помощью сеттинга мы конструируем отсутствующий опыт заботы, который можно интроецировать. Благодаря сеттингу бытие клиента фокусируется вокруг процесса символизации, то есть установления связей между элементами своего опыта и, соответственно, своей идентичности. И наконец, развернем эту мысль позже - сеттинг становится той зеркальной поверхностью, от которой приходит отражение, в котором нуждается клиент; сеттинг инициирует движение символических структур клиента и с помощью терапевта обеспечивает их развитие и завершение.   ТК - Выходит, контракт - сознательный акт взаимодействия между клиентом и терапевтом, результат договоренностей о дальнейшей работе, шаг к альянсу. А сеттинг, включенный туда терапевтом - то, что необходимо для разворачивания бессознательного клиента. Сеттинг представляет принцип реальности - с одной стороны( фигура Отца). Он может быть атакован клиентом, чтобы избежать проявления прямой агрессии к терапевту (репрезентации первичного объекта), или прилежно соблюдаться, иногда, чтобы получить одобрение. С другой стороны, сеттинг - конструкт, воспроизводящий отношения с родителем за счет регулярности, предсказуемости, наличия стабильного заботящегося объекта. Именно поэтому важна регулярность встреч в одно и то же время, в том же месте. Таким образом, сеттинг - необходимое условие во взаимодействии клиент-терапевт, это почва для возникновении символа и активизации символизирующей функции терапевта и клиента. Сеттинг - феномен, отличающий терапию от любых других отношений, это то, что позволяет терапии случиться. Он же создает “лабораторное пространство”, в котором могут быть размещены, сконцентрированы личные феномены клиента, в беспорядочном виде растекающиеся в потоке его обыденной жизни.   МП - Теперь, удерживая во внимании то, что в терапии мы поддерживаем работу мышления, отойдем на некоторое время от сеттинга и рассмотрим как появляется психика. Младенец на раннем этапе развития вообще не нуждается в психическом аппарате. Младенец нуждается в удовлетворении организмических потребностей, которые локализованы в теле. Пока он находится в симбиотических отношениях с матерью, они удовлетворяются автоматически. Сложности начинаются, когда мать перестает постоянно присутствовать рядом и удовлетворение потребностей задерживается на некоторый срок. Если потребность не удовлетворяется сразу, в организме возникает некоторое напряжение. Для того, чтобы с ним справиться, младенец опирается на опыт предыдущего удовольствия, задействуя так называемый галлюцинаторный тип удовлетворения желаний. Спустя некоторое время этот способ исчерпывает свои возможности по удовлетворению потребностей, поскольку он всего лишь реанимирует прошлый опыт. Дальнейшее развитие ребенка требует новых решений для регулирования напряжения. Таким образом, психика появляется в ответ на необходимость справляться с возбуждением в отсутствии опекающего объекта.   ТК - Да,галлюцинация - прародитель фантазии и символа - помогала пережить некоторую отсрочку в удовлетворении, как пелена прикрывала от боли и невыносимой фрустрации. Можно сравнить этот процесс, для наглядности, с фантазированием взрослого. Мы можем долгое время о чем-то фантазировать, расплываясь в улыбке, плавая в мире грез, но рано или поздно то “утешение, поглаживание”, которое выполняла фантазия перестает устраивать, возникает ясное ощущение неудовлетворенности и злости от отсутствия чего-то важного в своей жизни. И когда это напряжение удается заметить, пережить, принять - возможен скачок через активные внешние действия по удовлетворению потребности, что и означают переход на следующий этап развития. Как уже говорилось выше, ядро психики - результат первичного опыта переживания  боли в отсутствии опекающего объекта. Галлюцинация - аутичный способ справиться с напряжением. Она претерпевает значительные изменения, когда появляется Другой. Так мы делаем шаг к знакомству с символизацией в истории развития психики.     МП - Психика возникает и как реакция на автономию и как условие для ее развития. Новым способом, который совершает эволюционный скачок в развитии психики как платформы для дальнейшей субъективации, оказывается процесс, который называется символизация. Поскольку про нее написано достаточно много, обозначим в этом явлении только некоторые черты, необходимые нам для понимания терапевтической работы как пространства для развития символической функции клиента. Во-первых, символизация это то, что создает репрезентацию, то есть представленность в психике тех событий, в которых мы участвуем. Символизация связывает наше тело с психическим аппаратом. Телесно мы включены во все, что происходит вокруг, но для того, чтобы это участие попало в психику, требуется проделать специальную работу. Если эта работа проделана абы как, возникает, например, травматический опыт, когда большой объем телесного возбуждения не переработан психически. Символизация, в некотором смысле, отвечает за формирование гештальтов, то есть целостных, законченных форм опыта. Если символизация не завершается до конца, она требует завершения через травматическое повторение или соматическое изображение.   Во-вторых, символизация не повторяет опыт, как делает это галлюцинирование, но обогащает его. Младенец учится символизировать, когда мать дает отклик на его потребность и тем самым, придает ей смысл. Она невербально говорит ему: ты сейчас хочешь это. Условно говоря, в начале психической жизни все работает задом наперед, не так как это обстоит у взрослого человека. Понимание того, что я хочу, возникает после удовлетворения, а не до него. И таким образом, в символе встречаются две инстанции - желание ребенка и желание матери. И то, что в дальнейшем помещается во внутрь, отличается от исходного материала, оно преображается ответной реакцией. Важная деталь - символизация происходит в присутствии Другого, который угадывает желание и придает ему форму, тем самым транформируя его; другими словами, через символизацию мы получаем чуть больше, чем мы просили. Эта разница между моим желанием и желанием Другого, или другими словами, между запросом и ответом, и рождает возможность для развития. В этом смысле, я и Другой должны где то не совпадать, пусть на йоту, но выходить из слияния, поскольку в противном случае автономия заменяется на поглощение.     ТК - Выходит, символизация постоянно усложняет, наполняет психическую структуру через взаимодействие, выстроенное с Другим. В символе всегда есть след Другого - это результат со-творчества.   МП - Если в начале психического развития символизация формирует психику, то в дальнейшем, и это имеет непосредственное отношение к психотерапии, она ее непрерывно реорганизует. Как известно, развитие происходит через травму. Психика должна пережить два важнейших кризиса раннего этапа развития - преодоление симбиоза и вступление в диадные отношения, а затем переход в отношения триадные. Для того, чтобы осуществить этот переход, психика вынуждена особым образом трансформироваться. В первом случае она обучается формировать с помощью символизации внутренние объекты и отказываться от идеи всемогущего контроля, во втором - подвергается процедуре форматирования со стороны символического порядка и приходит к необходимости вытеснения. Этот последний процесс осуществляется в рамках Эдипальной ситуации, которая через идентификацию с Я-идеалом, формирует представление о том, кто я такой. Здесь мы приходит к важной роли символической кастрации, которая отделяет Я от не-Я, вытесняя последнее в бессознательные структуры. Эдипальная ситуация фактически диктует то, каким я должен быть и каким не должен и это происходит довольно насильственно по отношению к психике. Собственно, это и есть травма, когда некогда целостная поверхность опыта выворачивается наизнанку и фрагментируется. Таким образом, личность включается в социальный контекст какой-то одной своей частью, или другими словами, взгляд со стороны символического порядка видит ее под определенным углом, а затем она обучается воспринимать эту точку зрения как собственный образ.   Теперь вернемся обратно к сеттингу как к метафоре материнского холдинга. Можно сказать, что развитие психики неизбежно связано с отчуждением некоторого объема психического материала. Травма развития стремится к своему исцелению.  Могу предложить несколько романтическое определение психотерапии как процесса возвращения утраченного. Терапевт, подобно контейнирующей фигуре, распознает несимволизированное бессознательное послание клиента и придает ему форму своего впечатления. Содержание клиента становится доступным для ассимиляции в обложке терапевтического отклика. Это значит, что символизация клиента запускается символизацией терапевта. Чтобы что то было усвоено, оно должно сначала распознаться Другим. Есть очень интересная мысль, что терапевтическое взаимодействие строится на балансе того, что не говорится и того, что может быть из этого понято. Новизна происходящего для клиента определяется объемом контейнера терапевта, способного вместить в себя не только то, что говорится, но и то, что нуждается быть сказанным, для начала, в его реакции, его речью. Терапевт дает голос безмолвному. Символ это место встречи двух психик, это не готовый ответ, но влияние ответа на вопрос. Символ это переходный объект между запросом и откликом, переходный, потому что чужой опыт невозможно присвоить, но только переработать. Отклик терапевта похож на выстрел с упреждением, это обращение из того места, где клиента еще нет, но уже есть его интерес, его неосознанный взгляд. Символ это возможность, а не инструкция или описание. Подобно тому, как в буддизме можно описать природу ума, но нельзя заставить ее ощущать, так же и символ требует от клиента некоторой работы, которая может и не состояться.   ТК - Как терапевт запускает процесс символизации? Через символизацию собственного бессознательного в терапии. Те фантазии, ассоциации, отклики, которые рождаются в терапевте должны быть им обработаны и названы. Томас Огден в своих работах говорил о важности “бредить”в процессе сессии, чуть отчуждаясь от текста клиента, прислушиваясь к себе, находя слова и образы для неясных переживаний. Как осуществляется символизация собственного психического материала? Здесь важно сказать о первичном и вторичном процессе мышления. Первичный - это наше бессознательное, все что было вытеснено, плавает в безвременной и внепространственной среде, существующей по принципу удовольствия. Первичный процесс мышления как и бессознательное фантазирование, отражающее содержание наших импульсов, происходит постоянно. К нему относятся сновидения, оговорки, отвлеченные фантазии, грезы наяву. Вторичный процесс мышления живет согласно принципу реальности, подчиняется законам логики, грамматики. Это образы, облеченные в слова и встроенные в актуальную реальность  Символизация - преобразование первичного процесса мышления во вторичный, вербализация  вытесненного. Выходит, между первичным и вторичным процессом должен быть активизирован некий “мостик”. Когда есть доступ к бессознательному через метафоры, фантазии, ассоциации. Но бывает и так, что “мостик” на ранних этапах развития был подорван как в случае с ранней сепарационной травмой. Тогда процесс символизации крайне затруднен - невозможно сформировать, символизировать внутренний объект, внешнее сделать внутренним. Напряжение в таком случае не может быть названо и встроено в психический опыт. Все, что остается в таком случае - справляться с аффектом через соматизацю или отыгрывание. Символ, как клапан, который аффект преобразует в суть, не может быть сформирован.    МП - В лакановском психоанализе клиент обращается к аналитику, как к лицу, предположительно знающему то, в чем он нуждается.  В ходе наших рассуждений неизбежно возникает вопрос - а какой источник знания существует у терапевта? И как он может быть полезен для разных клиентов, если он один? Неужели терапевт что-то знает о клиенте еще до того, как он придет? И как соотносится такое отношение клиента к фактическому знанию, то есть к опыту, квалификации и профессиональной осведомленности? Для начала ответим на последний вопрос, и ответом будет служить одно слово: никак. Знание терапевта о клиенте находится не в терапевте, а в том фантазме, который клиент по отношению к нему разворачивает. Задача терапевта и сложна и, одновременно, проста - ему необходимо оказаться в центре клиентского невроза и привести в движение бессознательную массу, которая нуждается в символизации. Если функция кастрации заключается в том, чтобы отщепить некоторую часть невозможного в то время опыта и поставить запрет на его символизацию, тогда функция терапевта, в метафорическом смысле, анти-кастрационна.   Другими словами, все самое важное происходит на другой сцене. Клиент в первую очередь нуждается в трансцендировании, в выходе за привычное понимание себя как места вынужденного обитания, в которое его не приглашали, но в котором он себя внезапно обнаруживает. Для того, чтобы что-то вернуть, необходимо почувствовать отчуждение от того, что есть и тем самым обнаружить нехватку себя. Подобно тому, как в буддистской психологии Я - все то, что не есть я (как набор отформатированных паттернов), так и в терапии вначале необходимо обнаружить себя как чужого, как имеющего другие желания, исходящие из иного места. Другие не в смысле формального отличия, но имеющие бОльшую экзистенциальную погруженность. Задача терапевта не в том, чтобы избавить клиента от симптомов, с которыми тот себя идентифицирует, но пробудить в нем интерес к своей скрытой психической жизни. Точнее, создать условия для ее проявления. Итак, символизация в терапевтических отношениях создает потенциальное пространство для изменений. Это пространство, в котором отсутствует поглощенность (своим опытом) и захваченность (чужим влиянием). Это разреженное пространство; пространство, где  обнаруживается отсутствие, которому в дальнейшем придается некоторая форма. С помощью символизации, то есть обогащения представлений о себе, создается особая структура потенциальности, которая начинает менять реальность. Мы не создаем концепции о реальности, но мы выводим реальность из концепций. Вспомним миф об Эдипе. Изменения начинаются с вопроса, заданному оракулу, который знает будущее, но это будущее становится возможным только тогда, когда о нем вопрошают. На настоящее влияет то, чего еще нет, но к чему клиент обращается, как к отчужденной части себя самого. Терапевт, таким образом, оказывается зеркалом, которое отражает несуществующее, но возможное.   Каждый из нас манипулирует реальностью с помощью символов, то есть разыгрывает с помощью внешних объектов свой внутренний бессознательный сценарий. Мы одновременно живем как будто бы в двух мирах - один из них наполнен рациональностью и ясностью, а второй кажется хаотичным и запутанным. В первом обитает то, что мы называем своей личностью, а второй часто оказывается ее жестоким хозяином, от которого хочется освободиться. Но не стоит этого пугаться, поскольку бессознательные процессы всего лишь отражают внутреннюю, более фундаментальную,  логику, которая нуждается в развертывании и интеграции. Иногда пропасть между этими двумя состояниями кажется непреодолимой. Задача терапии, таким образом, заключается в соединении этих двух миров и установлению связи между ними.     Символизация это получение опыта “задом наперед”, когда ответ на вопрос “что я хочу?” находится не в начале пути удовлетворения потребности, а в его финале.  Прошлое связывается взглядом из будущего и в символическом пространстве будущее определяет прошлое, а не наоборот. Можно сказать, что сознательное это будущее время бессознательного, у которого пока еще нет формы. Терапевт метафорически напоминает радиоприемник, который сначала улавливает волну от радиоточки, а затем усиливает ее и транслирует передачу в громкоговоритель. Тогда логичным становится  требование “незнания” со стороны терапевта, поскольку преждевременное понимание приводит к торжеству логики здравого смысла и не порождает ничего нового. Символический обмен перемешивает слои бессознательного клиента и терапевта - клиент словно бы видит сон, в котором терапевт отражает его неосознаваемую потребность и пробуждение ото сна, то есть завершение сессии согласно принципам сеттинга, оставляет клиента с воспоминанием о том, чего еще не случилось.     И, последнее. Сеттинг в терпевтических отношениях является символическим отцом между принимающим ребенком и кормящей матерью. Эта символическая прослойка является профилактикой поглощения ребенка матерью в погоне за идеалом непосредственного удовлетворения внутри симбиотических отношений. Сеттинг оказывается цензурой, возвращающей мать к отцу, к другим клиентам или сообществу. Сеттинг не позволяет терапевту использовать клиента для своего нарциссического расширения.      ТК - Если тема Вас вдохновила, можно почитать следующую литературу:   Вейкко Тэкхэ "Психика и ее лечение" Ф.Тайсон "Психоаналитические теории развития" Андре Грин "Аналитик, символизация и отсутствие в аналитическом сеттинге" Томас Огден "Мечты и интерпретации" Ж-М. Кинодо "Приручение одиночества" Рене Руссийон «Работа символизации» МП - Спасибо зха внимание)  
Подробнее
Особенности проживания горя у эмоционально-зависимой личности
Одна из самых ужасных характеристик эмоционально-зависимых отношений состоит в том, что они очень плохо заканчиваются. И дело даже не в том, что эти отношения приходят к своему финалу с какими-то сильно неприятными результатами (эта тема достойна отдельного изложения), а в том, что они длительное время не могут завершиться даже тогда, когда совершенно себя исчерпали. Чаще всего это выглядит так: для одного участника пары отношения закончились, а для другого они все еще длятся, и более того, именно в этот период становятся максимально важными. Как будто бы ценность отношений опознается в момент угрозы их непрерывности. И чтобы выжить в этой кризисной ситуации тот, кого “бросают”, вынужден расщеплять свою реальность на две части: ту, в которой объекта привязанности уже нет и ту, где он все еще присутствует и отношения с ним входят в фазу интенсивного развития.     Слово “бросают” взято в кавычки не случайно, поскольку его этимология отражает характер отношений в эмоционально-зависимой паре, в которой один партнер не просто оказывает поддержку, а фактически, держит жизнь другого в своих руках. Если меня бросают, значит я сам не могу обеспечить устойчивость и противостоять гравитации; значит, я нуждаюсь в ком-то для обеспечения того, что предшествует собственно отношениям - безопасности и стабильности. Равные отношения возможны между двумя автономными личностями. В случае эмоциональной зависимости возможность быть в отношениях находится не внутри того, кто в отношения вступает, а снаружи, в объекте его привязанности. В такой ситуации отношения это всегда отношения плюс что-то еще; то, что, как правило, затрагивает самые глубокие слои идентичности. Эмоционально-зависимые отношения гипер-символизированы, когда, например, кажется, что партнер уникальный, неповторимый и “мы созданы друг для друга” или в этих отношениях реализуется последний шанс, а часики тикают или когда только в этих отношениях можно получать признание и т.д.   Этот феномен - когда с помощью отношений получаешь что-то еще, помимо символического обмена, когда отношения гарантируют выживание и без них мир вокруг превращается в психотический хаос - является ключевым для понимания динамики эмоционально-зависимой личности. Фрейд описал эту конъюнктуру в классической работе “Горе и меланхолия”, в которой рассматриваются различные варианты переживания потери. С его точки зрения горюющий понимает, что он потерял, тогда как меланхолик до конца не осознает, что именно исчезло из его жизни. В силу того, что его дополнительные инвестиции в утраченный объект привязанности бессознательны, растерянность и паника, которые возникают при расставании, оказываются чрезмерными и неадекватными ситуации. Чувство успокоения, которое гарантировал пропавший партнер, исчезает вместе с ним. Кажется, что вместе с отношениями заканчивается сама жизнь. Швы разошлись и корабль дал течь. Партнер не просто ушел, но, ничего не подозревая, забрал с собой ту часть меня, которую я в него вкладывал и теперь меня для себя стало меньше. Это то, что в случае меланхолии Фрейд называл обеднением нарциссического либидо.       Рассмотрим допущение о том, что эмоционально-зависимые строят не привязанность, а прилепленность и своеобразное взаимопроникновение, когда граница контакта между ними проходит не по краю личности, а где то внутри нее. Отчего так происходит? Рассмотреть этот вопрос с нескольких сторон. Можно сказать, что эмоционально-зависимые не могут присваивать себе опыт отношений. Это легко наблюдать по тому, как увеличивается их тревога при малейших признаках взаимонепонимания или ссоры. Как будто бы вся история отношений перечеркивается текущим конфликтом и возможность будущего поставлена на карту настоящего момента. Складывается впечатление, что партнер существует ровно то количество времени, пока я на него смотрю, а когда он смещается с траектории взгляда у меня не остается даже воспоминаний о времени, которое мы провели вместе. Получается, что эмоционально-зависимая личность с трудом формирует внутренние объекты, то есть представления о партнере, на которые она может опираться в его отсутствии. Если я самостоятельно не могу регулироваться свою тревогу (с помощью предшествующего хорошего опыта), я буду нуждаться в присутствии того, кто будет делать это вместо меня.   Эмоционально-зависимая личность не проделывает некоторую часть важной работы, которую необходимо выполнить в отношениях. Она формирует привязанность через идентификацию, то есть связывается со своим объектом “напрямую”, без какой-либо промежуточной символической зоны. Это соответствует ситуации, когда проекции не проверяются, поскольку, если реальность отличается от представлений о ней, то это проблема самой реальности. Поэтому, в эмоционально-зависимых парах часто наблюдаются требованию к партнеру, который недостаточно хорошо “попадает” в проекцию. Партнер перестает быть автономным объектом, он захватывается обязательствами и вместо благодарности за то, что есть, чаще всего слышит упреки за то, чего не происходит. Захват предполагает нарушение границ и мы уже говорили про этот феномен, когда отмечали, где проходит разделительная линия контакта. Зависимый пытается присвоить себе то, что принадлежит другому и поэтому нуждается в его постоянном присутствии рядом.    Это присутствие не присваивается, потому что не все, что происходит снаружи, становится частью внутреннего опыта. Символизация, которая является необходимым условием формирования внутреннего объекта, требует, чтобы в символе соединялись две части - та, что содержит вопрос и та, в которой будет ответ. При этом важно, что ответ всегда, в большей или меньшей степени, чем-то отличается от вопроса и не соответствует ему целиком. Собственно, символ как раз и является компенсацией этого несовпадения, поскольку при полном тождестве запроса и ответа мы наблюдаем идентификацию в слиянии. Символ содержит в себе нехватку, которая указывает на другой объект (или же этот, но в другом времени) и это предлагает возможность для  развития. Можно сказать, что символизация повторяет эдипальную ситуацию, в которой появление отцовской фигуры препятствует поглощению ребенка матерью и разворачивает его к поиску новых и новых ответов. На уровне отношений то, о чем было сказано выше, находит свое выражение в неизбежности разочарования партнером и возможности сделать это разочарование элементом своего опыта. Другими словами, я либо разочаровываюсь и продолжаю жить, либо надеюсь и продолжаю преследовать.      Символизация осуществляется на двух уровнях. Первый, базовый, приводит к появлению в психике репрезентации вещей, это уровень, когда я что-то понимаю и ощущаю, но не могу (не пытался) объяснить. Второй уровень - репрезентация слов - осуществляется тогда, когда делается попытка выразить эти ощущения другому.  Можно сказать, что в эмоционально-зависимой паре коммуникация в большей степени происходит на уровне репрезентации вещей, то есть персональных бессознательных ожиданий, чем с опорой на  совместную реальность, создаваемую с помощью языка, то есть вторично символизированную. Символизация косвенным образом рисует личностные границы, которые стерты в зависимых отношениях, поскольку она конституирует реальность, а не потворствует преждевременной остановке на иллюзии понимания другого.   Эмоционально-зависимая личность не трансформирует партнера во внутреннюю репрезентацию, но стремится присвоить его себе через удержание и контроль.  Эмоционально-зависимый не может отказаться от фантазий о своем партнере, поскольку они несут глубокий экзистенциальный смысл. Он символизирует не партнера, но отношения, которые спасают его от столкновения со своим малонаполненным внутренним миром. Поэтому расставание с объектом зависимости погружает личность в длительный меланхолический процесс, который заканчивается благодаря символизации, то есть наполнению себя репрезентациями другого и качества отношений с ним.        
Подробнее
Символические отношения
В этом тексте я хотел бы коснуться такого аспекта терапевтических отношений, который связан с желанием и соблазнением. Что делает терапевта привлекательным для клиента и создает возможность для осуществления длительных отношений? Что заводит пружину этих отношений, которые не сводятся только к разрешению психологических трудностей? Почему терапевтические отношения становятся лабораторией по исследованию того, что как будто бы не существует, но оказывается  важнее, чем ожидаемое облегчение страданий или возможное счастье?     Любые отношения так или иначе просмотрены на стремлении обладать. Каждый из нас, находясь в отношениях на что-то претендует, потому что якобы обладает правом  и это право по умолчанию не оспаривается. Терапевтические отношения это особый вид отношений, поскольку в них право требовать ограничено фактором времени и денег. Терапевтом, как и клиентом, нельзя обладать и поэтому их отношения целиком переходят в разряд символических. Терапевтические отношения это отношения между двумя символами на равно удаленном расстоянии от своих объектов. Это отношения не между реальными людьми, а отношения двух галлюцинаций друг с другом.   Если терапевт соблазняется и вместо символического удовлетворения потребности клиента удовлетворяет ее реально, например, спит с клиентом или чего хуже, дает совет или работает с линейным запросом, он травмирует клиента тем, что снижает степень его желания, буквально, гасит его витальность     Вместо того, чтобы поддерживать напряжение, необходимое для роста, своим ответом он травмирует клиента тем, что снижает степень выраженности его желания. Не отвечает на вопрос, но убивает возможность их задавать.   Терапевтическая работа начинается с попытки символизировать то, чем кажется, можно обладать - симптомом или терапевтом. Обладание собой оставляет голодным, тогда как поглощение терапевта остается неосуществимом - в этом месте психотерапия позволяет появиться прибавочному наслаждению от лучшего узнавания себя с его помощью.  Для этого, разумеется, клиент должен быть очарован терапевтом.   Желание клиента направлено на невозможное и поэтому оно не может быть удовлетворено до конца.     Символическое появляется только в случае запрета и этим запретом становятся границы отношений, галлюцинаторный процесс запускается отказом от обладания. Клиент может хотеть от терапевта того, чего него нет, но он не может это взять напрямую, а только извлечь недостающее из промежуточной символической зоны, для создание которой необходимо приложить усилие. Например, пережить разочарование.   Клиент не может вылечиться об реального терапевта, галлюцинация становится необходимой надстройкой над реальностью, поскольку с ее помощью желаемое принимает наиболее ясную форму. Это то, что клиент создает для себя, отталкиваясь от реального для обнаружения того, что без него не существует. Промежуточная символическая зона заставляет создавать, не удовлетворяясь готовым. Инфантильный запрос это попытка что то присвоить, не помещая это в психическую реальность. Стать здоровым, оказаться в ином опыте, обладать желаемыми качествами минуя процесс галлюцинаторной трансформации реальности. Галлюцинацию запускает утрата возможности непосредственного обладания. Галлюцинация клиента больше того, что терапевт может дать и именно она создает усилие и возможность для изменений.   Точно также как клиент соблазняется желанием взять, так и терапевт соблазняется желанием отдавать. Суть взаимного соблазнения такова: клиент и терапевт не могут не вступать в отношения, но они и не могут дойти в них до обладания друг другом. В этом состоит фундаментальное отличие этих отношений от всех остальных. Судьба галлюцинации состоит в том, чтобы быть впоследствии присвоенной. Галлюцинирование необходимо для того, чтобы не довольствоваться первым попавшимся удовлетворением, а создавать для себя персональный смысл.   Для того, чтобы изменения могли происходить, терапевту и клиенту необходимо попасть и освоиться в промежуточном символическом пространстве. Им обоим приходится заново изобретать уникальный язык для того, чтобы получить доступ к разделенным переживаниям.   С помощью галлюцинаций мы присваиваем не то, что предлагает реальность, а то, что нам действительно необходимо. Невозможность обладать толкает нас от идентификации с реальностью к ее потере и удерживает в виде того, что от нас исходит и нами является.   Потеря реальности активирует извлечение собственного психического материала для восстановления этой прорехи бытия.   Язык клиента в чистом виде непонятен терапевту, поскольку в нем содержится огромное количество пропусков, ссылок, замещений - в промежуточном пространстве этот сжатый язык разворачивается и связи устанавливаются заново. Как будто процесс идет вспять - от картинки к переживаниям, ведь в жизни мы движемся в другом направлении - от переживания к образу. Иногда у клиента нет даже этого образа, от которого можно оттолкнуться, поскольку он поглощен переживаниями и не может о них рассуждать. В этом случае взаимодействие происходит вне символического пространства - через проективную идентификацию, перенос, отыгрывание.   В гештальт-терапии есть такое емкое понятие как слияние. Слияние это один из видов сопротивления контакту. Существует множество интерпретаций этого механизма, но в рамках данной темы хочется сделать акцент на том, что в состоянии слияния нет возможности обнаружить другого как автономное существо. Соответственно, возникает ощущение того, что про другого и так все понятно. Нет необходимости в разворачивании того, как клиент называет вещи, к самим вещам. Возникает иллюзия понимания, основанная только на проекции.   Выход из слияния это попытка отразить клиента в том месте, в котором он сам для себя не понятен, потому что символы, которые он с ходу предлагает терапевту на самом деле скрывают провал в осознавании.   Задача терапевта в том, чтобы задавать вопросы, особенно в тех местах, которые кажутся наиболее ясными. В них клиент все про себя понимает и теряет способность задавать к себе вопросы. Терапевт должен быть непонимающим столько, сколько у него хватит на это сил. Ибо попытка объяснить запускает символическую функцию и это наталкивает клиент на понимание отсутствие объекта за символом.   Невроз - это присутствие в психике пустого знака в традиционном понимании этого феномена как свидетельства отсутствия связи между означающим и означаемым. Семиотическая конструкция не детерминирована актуальным опытом, она скорее прикрывает его отсутствие и невозможность его проживать. Там, где невозможен полноценный поток переживаний, возникает некоторая картинка, которая как будто бы заменяет его необходимость. Метафорически это похоже на закрытую дверь во владениях Синей Бороды, куда нельзя заходить; это запрещающий знак, за которым находится пугающая и непостижимая реальность. Для клиента этот запрет, и как следствие, поглощенность образом, является естественным и не вызывающим сомнения и вопросов. Терапевт по-хулигански предлагает запреты нарушать и заглядывать туда, где оказывается непонятно. Задача терапии поскольку заключается не в том, чтобы познакомить терапевта с тем, что и так известно, но и рассказать о том, что сам еще совсем не знаешь. Поскольку то, о чем не знаешь, так или иначе стремится выбраться на свободу. Символ, который предлагает клиент (в виде знания о себе, привычного поведения или симптома), в некотором роде, лишен всяческого смысла. Точнее, этот смысл является привнесенным в терапевтическую ситуацию, а не сконструированным в ней. Этот смысл является только клиентским достоянием и клиент предлагает производить операции с ним, либо же ничего не предлагает, считая его само собой разумеющимся. Это не имеет отношение к терапии, поскольку попасть в промежуточное пространство можно лишь производя интерперсональный смысл, тот который символизируется в состоянии базовой неясности и неопределенности.   Смысл не подчиняется устоявшейся конструкции, но конструируется заново в присутствии другого. Адресованность кому-либо меняет перспективу смысла.   Другими словами, клиент адресует терапевту некоторую нехватку смысла, которую необходимо заполнить. Клиенту нужен человек, который про него ничего не знает для того, чтобы извлекать неясность из преждевременного понимания.   Итак, логику терапевтического процесса можно описать следующим образом. Клиент ощущает что-то неизвестное в себе как некоторый дефицит, пустоту или легкость, которая нуждается в наполнении. Симптом, ухудшая качество жизни всего лишь делает эту пустоту более концентрированной, вплетенной в язык, потому что про страдание можно говорить, а про его причины нет. Клиент приходит к терапевту, как к человеку, предположительно знающему об этих причинах и он очаровывается этим знанием, он старается присвоить их себе через поглощение. Однако, поглощение невозможно, поскольку терапевтом нельзя обладать. И тогда терапевт приглашает клиента в танец, который наполняет промежуточное пространство между ними призраками, не имеющими тела, и они рассказывают истории своей жизни. В ходе этого танца клиент встречается с самой главной идеей. Она состоит в том, что он сам становится терапевтом для себя, поскольку то, что раньше он искал в другом, находится внутри. В этом месте она очаровывается собой и присваивает себе ту часть, которая раньше казалась пустотой. Эта часть работы является очень важной, потому что она связана с разочарованием. Терапевт в некотором смысле травмирует клиента и тем самым создает умеренное психическое напряжение, с которым клиент должен справиться сам, здесь и сейчас, не прибегая к привычным способам снижения этого напряжения с помощью защитных механизмов. Это напряжение может казаться клиенту избыточным, однако, стоит признавать, что изменения возникают там, где появляется усилие.   Субъект, себя ощущающий и субъект, себя кому то адресующий - это, в некотором смысле, два совершенно разных персонажа.   Тот, кто обращается к другому, обнаруживает себя нуждающимся и функционирует как челнок, траснпортирующий ресурс интерперсональности из пространства обмена к индивидуальному полюсу. Парадокс некоторых терапевтических ситуаций состоит в том, что клиент, нуждаясь в помощи на уровне ощущений, не адресует себя в пространство отношений, предъявляясь как результат собственной рефлексии, не рискуя себя выразить заново перед взглядом другого.  И тогда наблюдается известная история, когда клиент одновременно и просит о помощи, и всячески ее избегает. С точки зрения символических отношений этот давно известный феномен приобретает иное звучание и требует других точек приложения для коррекции.   Терапевтические отношениям можно предложить следующую метафору. В ходе Эдипального конфликта символической Отец ставит под запрет определенный регистр желания, тем самым запуская вытеснение и формируя невротическое структуру характера. В терапевтических отношениях Эдипальный конфликт разворачивается вновь, только здесь его задача состоит не в том, чтобы ознакомить личность с законом, а наоборот - вернуть, реанимировать ранее вытесненную часть желания. Для этого клиент должен соблазниться терапевтом, как ранее соблазнялся матерью. И именно потому, что в символических отношениях невозможно обладание, такое соблазнение не приводит к слиянию и регрессу. В терапевтических отношениях клиент возвращает себе свое, поскольку он обучается пользоваться ранее недопустимыми влечениями.   Невроз это своеобразная инвестиция в будущее, однако доход от нее можно получить только с помощью терапевта.      
Подробнее
Механизмы терапевтических изменений: символизация
  Клиент рассказывает историю. Можем ли мы остановиться на идее о том, что смысл рассказа в самой истории? Можем ли мы думать, что клиенту достаточно его самого? Верно ли то, что адресат рассказа является его свидетелем, а не соавтором? Нет. Историю создает слушатель, а рассказчик ее наблюдает.   Рассказывая историю, клиент создает совокупность знаков, которые указывают друг на друга и никуда не ведут. Клиент думает, что его история, это он сам и ее достаточно для того, чтобы проникнуть в его внутренний мир. Но это не так. История становится замочной скважиной в том случае, когда клиент осознает свое авторство в присутствии Другого. Метафорически – история это орех, скорлупу которого необходимо разрушить для прояснения смысла.   Мне кажется важным укоренить эту идею в реальности.  Работа начинается в тот момент, когда клиент обнаруживает себя рассказывающим свою историю кому то. Он как бы движется по мостику, проброшенному между собой и кем-то еще. Терапия это вообще процесс наведения мостов. Сначала между умом и телом, затем между собой и другим, потом между элементами поля.На этом мостике клиент находится в промежуточном пространстве, он уже не единственный повелитель своей истории, она обрастает новыми связями.   Смысл всегда апеллирует к взаимодействию, можно сказать, что сам запрос вторичен, поскольку он нужен только для того, чтобы прояснить что-то о состоянии отношений. С помощью запроса можно избегать отношений или пользоваться им как входными воротами в общее пространство. Многие психологические защиты направлены на поддержание чрезмерной автономии, когда мое бессознательное принадлежит только мне, я ни в ком не нуждаюсь и все могу сделать для себя сам.   Вопрос к терапевту - что ты сделал для клиента, что произошло у вас с клиентом? Что возникает у тебя, когда клиент рассказывает свою историю? Что из своего опыта терапевт готов бросить в пламя контакта, чтобы поддержать горение? Клиент не просит понимание через объяснение, он просит результата как следствия нового опыта.   Терапия это особая форма присутствия, которая делает двух чужих людей очень важными друг для друга. В тот момент, когда я становлюсь важным для кого то Другого, мне уже невозможно игнорировать самого себя. Это означает, что в терапии, с помощью звучания вопросов и ответов, создается особая тишина, в которая я начинаю лучше слышать себя.   Терапия  это попытка выразить и осуществить бессознательный запрос, это поиск того, что является значимым для клиента (“Что верно и чья это была идея?” Томаса Огдена, “Бинокулярное зрение” Биона, “Реестр реального” у Лакана, поиск хорошей формы Зинкера). Это исследование уже существующей реальности методами искажения, которые проистекают из влияния наблюдателя на наблюдаемое. Мы не создаем заново переживания, как механизм получения опыта, но побуждаем клиента осуществить новую версию своей субъективной реальности, в которой меняется и он сам. В отклике терапевта есть правда и неправда - первая нужна для того, чтобы клиент был способен услышать неправду, которая может стать (а может и не стать) его собственной правдой. Клиент откликается на то, что узнает в речи терапевта свое звучание. И точно также, как терапевт слышит чужую мелодию, он  также обучается различать мелодию терапевта для того, чтобы встроить ее в свою собственную полифонию.   Всем известно особое удовольствие, которое ощущаешь всякий раз когда слова наиболее ясно выражают смысл, когда граница языка наиболее плотно прижимается к границе ощущений и они начинают более точно соответствовать друг другу. Это одновременно и удовольствие и облегчение от разрешения, как будто слова это форма, через которую бессознательное выражается наиболее полно. Нам известно много не самых удачных способов - сопротивление, оговорки, отреагирование - но они на дают подобного облегчения. Поскольку с помощью слов мы может дать переживанию окончательно осуществиться, то есть сделать завершенную работу. Собственно, слова это просто лучший способ быть услышанным.     Точно также слова это лучший способ остаться непонятым и в этом нет никакого противоречия. Слова становятся живыми, когда в них появляется означающее, то есть психический отпечаток того, кто их произносит. Или слова остаются мертвыми, когда в них звучит нарезка чей-то чужой речи. .   Терапевтическое пространство создает границы, в пределах которого во время сессии накапливается бессознательная масса терапевта и клиента, которая затем разрешается в интервенции. Это образование складывается из запроса клиента и контрпереноса терапевта и в какой-то момент перестает принадлежать целиком тому или другому, становится общим состоянием. Подобная суперпозиция бессознательного позволяет осуществлять взаимный обмен внутри общей системы отношений. В терапии бессознательное клиента и терапевта перемешиваются и время сессии это время реакции между ними.   Опишу интерактивную схему получение опыта. Сначала из эмоционально-чувственной малодифференцированной массы формируется репрезентация события (первичная символизация), которая в дальнейшем переводится в слова (вторичная символизация), и они, будучи адресованными Другому, озвучивают неосознаваемый запрос, ответ на который завершает трансакцию, в результате которой у клиента улучшается способность дифференцировать эмоционально-чувственные сигналы и так далее. Получение и усвоение опыта другого в продолжении традиции можно назвать третичной символизацией.   Между продуктами первичной и вторичной символизации связь чаще всего отсутствует. Потому что задачей вторичной символизации является не объяснение и знакомство с предметом, а осуществление влияния, то есть воздействие. Мы не рассказываем истории, нам не нужно, чтобы нас поняли так, как мы понимаем себя сами. Мы нуждаемся в том, чтобы понять свою историю так, как ее может понять Другой. Слова не отражают событие, которое однажды случилось, но, взаимодействуя, со словами другой стороны, создают новое событие. Таким образом, история это предлог, чтобы создать новую историю. Рассказанная, а еще точнее сказать, услышанная история, переписывает событие заново и оно сохраняется в памяти немного другим.   Вторичная символизация это создание означающих, поскольку репрезентация события (знак) и тем более событие (объект) недоступны, но с помощью означающего они становятся вневременными.   Символизация запускается одиночеством, переживанием отсутствия объекта как организмического дефицита. Мы носим в себе следы неудачных встреч и таким образом переносим в себя опыт отсутствия и одиночества. Опыт, связанный с неудовлетворенной - другими словами, нераспознанной потребностью - не интегрируется в структуру личности и не присваивается ей. Нераспознание потребности утверждает  власть ситуации над желанием и закрепляет опыт беспомощности. Ужасно, когда стремление страсти,  наталкивается на холодную среду, которая с помощью стыда фактически уничтожает жажду жизни. Вся терапевтическая работа направлена на преодолении разницы двумя отдельными личностями для того, чтобы запрос был услышан, разделен и завершен.   Нераспознанная потребность не интегрируется в опыт и становится вытесненной частью личности, отвечающей за навязчивое повторение незавершенной ситуации. Она часто бывает представлена в виде психосоматического символа, когда отсутствие эмоциональной реакции компенсируется выраженным телесным присутствием.   Например, клиент с паническим атаками утверждает, что мышечное напряжение в начале приступа эквивалентно тому гипертонусу, который возник у него в эксперименте, в ходе которого он не смог выразить активный протест, поскольку не был способен почувствовать злость к авторитетной фигуре. В этом случае телесный ответ замещает отсутствующую способность к взаимодействию.   Человек это существо, задающее загадку самому себе. Причём дело происходит так, что мы осознаем только ответ, тогда как вопрос остаётся неузнаваем. Можно сказать, мы можем приблизиться к пониманию вопроса только с помощью ответов, которые мы вынуждены давать. Вопрос исходит из источника наших влечений, реальность принимает наше влечение в себя и меняется под его влиянием. Поэтому происходящее с нами имеет всегда вторичный смысл - все, что случается, это ответ на вопрос, который необходимо разгадать. Не существует ошибок или неправильных выборов - любое осуществление всего лишь способ снизить напряжение, возникающее вследствие неосознаваемого вопроса.  
Подробнее
#нарциссизм
#психосоматика
#андреянов алексей
#привязанность
#эмоциональная жизнь
#идентичность
#интерсубъективность
#константин логинов
#Хломов Даниил
#седьмойдальневосточный
#перенос и контрперенос
#символизация
#шестойдальневосточный
#психическое развитие
#диалог
#четвертыйдальневосточный
#коневских анна
#лакан
#азовский интенсив 2017
#третийдальневосточный
#развитие личности
#Групповая терапия
#галина каменецкая
#пограничная личность
#новогодний интенсив на гоа
#пятыйдальневосточный
#зависимость
#объектные отношения
#психологические границы
#федор коноров
#видеолекция
#вебинар
#сепарация
#коктебельский интенсив 2018
#психотерапия и буддизм
#психические защиты
#партнерские отношения
#символическая функция
#кризисы и травмы
#проективная идентификация
#катерина бай-балаева
#буддизм
#Коктебельский интенсив-2017
#психологические защиты
#динамическая концепция личности
#желание
#наздоровье
#людмила тихонова
#тревога
#агрессия
#эссеистика
#эдипальный конфликт
#ментализация
#слияние
#контакт
#экзистенциализм
#эссенциальная депрессия
#посттравматическое расстройство
#материалы интенсивов по гештальт-терапии
#завершение
#5-я дв конференция
#4-я ДВ конференция
#травматерапия
#неопределенность
#елена калитеевская
#Хеллингер
#стыд
#привязанность и зависимость
#VI Дальневосточная Конференция
#Семейная терапия
#сновидения
#работа психотерапевта
#зависимость и привязанность
#пограничная ситуация
#панические атаки
#сеттинг
#кризис
#алкоголизм
#переживания
#невротичность
#депрессия
#работа горя
#От автора
#сообщество
#теория Self
#гештальтнакатуни2019
#денис копытов
#постмодерн
#хайдеггер
#научпоп
#экзистнециализм
#Индивидуальное консультирование
#свобода
#самость
#осознанность
#шизоидность
#сухина светлана
#теория поля
#расщепление
#лекции интенсива
#контейнирование
#леонид третьяк
#даниил хломов
#мышление
#эмоциональная регуляция
#сопротивление
#гештальт терапия
#кернберг
#теория и практика
#медитация
#что делать?
#галина елизарова
#феноменология
#теория поколений
#Архив событий
#латыпов илья
#василий дагель
#Новости и события
#выбор
#время
#клод смаджа
#Другой
#гештальт на катуни-2020
#самооценка
#интроекция
#елена чухрай
#Тренинги и организационное консультирование
#философия сознания
#психическая травма
#гештальт-лекторий
#евгения андреева
#постнеклассическая эпистемология
#семиотика
#постмодернизм
#случай из практики
#Обучение
#владимир юшковский
#вытеснение
#невроз
#структура психики
#архив мероприятий
#юлия баскина
#Ссылки
#алекситимия
#елена косырева
#Мастерские
#self процесс
#коктебельский интенсив 2019
#эмоциональное выгорание
#алла повереннова
#цикл контакта
#делез
#конкуренция
#проекция
#костина елена
#азовский интенсив 2018
#онкология
#поржать
#меланхолия
#тренинги
#отношения
#полночные размышления
#разочарование
#Боуэн
#полярности
#означающие
#гештальнакатуни2020
#психотерапевтическая практика
#дигитальные объекты
#оператуарное состояние
#шопоголизм
#истерия
#признание
#личная философия
#психоз
#Бахтин
все теги
Рейтинг@Mail.ru Индекс цитирования