Идентичность vs. Осознавание
Психотерапия как специфическая человеческая деятельность возникла не с момента разделения психической жизни на сознательную и бессознательную, но тогда, когда бессознательному стали отводить особую роль в сознательной жизни. На протяжении более чем вековой истории задача психотерапии фактически оставалась неизменной - соединять сознательное и бессознательное для того, чтобы приобрести большую свободу. Поскольку то, что мы не осознаем, продолжает сохранять над нами контроль.   Можно предположить следующую топику, связанную не со структурой, а с процессом развития - на первом уровне бессознательное целиком определяет сознание, тогда как на втором, когда элементы бессознательного специально помещаются в сознание, оно обратным образом начинает трансформировать то, из чего появляется. Психотерапия это специально организованная процедура размещения бессознательного в сознании для того, чтобы в нем изменить то, что сознательное определяет. Такая вот забавная рекурсия. Для осуществления этого процесса нас потребуется осознавание как механизм деконструкции.     Концепция ментализации является одним из ключевых понятий психотерапевтической практики. Буквально она означает способность отделять символ от той психической реальности, в которой он появляется. Точнее, допускать, что этот символ в другой психической реальности будет представлен совершенно иначе. Рассмотрим в качестве примера очень конкретное понятие. Когда мы говорим про яблоко, нам нужно для начала договориться о максимально подробном описании того предмета, о котором пойдет речь – о его цвете, запахе, сорте и так далее. Но даже после максимального схватывания предмета в описательных рамках, в разных сознаниях этот образ будет существовать неодинаково. Что уж говорить о понятиях, требующих абстрактного представления. Когда один человек говорит о феноменах своей психической жизни, мы можем декодировать его символы посредством той системы координат, которой располагаем, но это будет в корне неверно. Поскольку в данном случае символ будет расщеплен на две совершенно разные системы смыслообразования. Таким образом, в рамках понятия ментализации мы можем говорить о символе как о месте встречи двух феноменологий, которые не поглощают друг друга, а всего лишь опознают собственные границы.     Поэтому лучшее, что мы можем делать с другим человеком – это предоставлять ему условия для исследования того, как формируется его психическая реальность. Из каких компонентов и слоев состоит его символ, которым он оперирует для того, чтобы вступить во взаимодействие. Мы можем интерпретировать его символ, направляя наши усилия на понимание того, как устроена его сознание. Для чего это необходимо и есть ли в этом практическая польза? Мне представляется очень романтичным то, что можно рассматривать психическую реальность как постоянно формирующуюся, у которой нет иных оснований кроме внимательности к тому, что появляется в сознании в каждый отдельный момент времени. Поэтому изучение собственного устройства сильно отличается от идеи изменений, которые необходимо осуществить для получения результата. Не нужно ничего менять, поскольку результат, который мы наблюдаем, появляется из того, что попадает в наш ум, то есть, осознается.   Сознание находится в тисках у бессознательного, которое определяет его конъюнктуру. Бессознательное создает условия и особенности нашей психической жизни и на первый взгляд, управляет ей. Бессознательное метафорически напоминает темную комнату, в которой внезапно включается свет – мы не можем выбирать ее размеры, количество предметов на полках и интенсивность их запыленности, мы просто внезапно обнаруживаем себя внутри нашего сознания, то есть конуса света, и учимся с этим жить. В нашей психической реальности появляется только то, на что направлено наше внимание и в состоянии осознанности мы можем выбирать направление и, соответственно, содержание этого образа. Если в обычной жизни прошлое определяет настоящее, то в состоянии осознанности настоящее переписывает прошлое, тем самым меняя свою собственную структуру.       Осознавания относится к существованию также как рефлексия относится к мышлению. Осознавание это помещение в центр внимание не объекта, а самого себя как объекта. Можно сказать, что по настоящему человеческое существование может быть таковым только в момент схватывания его осознаванием. В аналитической традиции эта мысль подтверждается условным разделением самости на проживающую, ту,  которая формирует происходящее и отражающую, которая формируется в ходе когнитивной переработки. В гуманистическом подходе осознанности предшествует интенциональность, то есть искажение перцептивного поля, как некоторое предшествующее условие для ориентации. Декарт называл эту конъюнктуру нерефлексирующим функционированием, Пятигорский предлагал бороться с сознанием, имея в виду не само сознание, а точку, где оно останавливается. Можно сказать что осознавание вторично к проживанию, являясь в этом случае синонимом ассимиляции. Но также можно рассматривать осознавания как некий процесс, который формирует реальность, а не просто следует за ней. Но как же тогда можно формировать реальность, если она предзадана бессознательными процессами?   Сознание фактически оперирует уже готовыми образами. Можно думать о том, что эти образы, или гештальты, рождаются в сознании и сознанием же управляются на том основании, что они в нем впервые возникают. Однако, это не так. Если сделать шаг назад, становится очевидно, что эти законченные образы состоят из более мелких элементов, таких как телесный дискомфорт, эмоциональные реакции, обрывки смутных мыслей и так далее. Другими словами, сознание только лишь собирает эти паззлы в одну картинку и способ, которым оно это делает, находится вне его. То есть и элементы конечного гештальта и процедура сборки именно таким способом находятся за пределами юрисдикции сознания. Метафорически, сознание напоминает ребенка, который радуется новой игрушке, на задавая себе вопросы о том, на какие деньги она куплена и насколько вреден содержащийся в ней синий краситель. Осознавание производит этот шаг назад для того, чтобы у нас появилась возможность заглянуть за кулисы нашей повседневной психической жизни и увидеть там элементарные единицы нашего опыта.        Можно выстроить условную иерархию психической жизни, не трогая пока ее нейрофизиологическую основу.  Так в самом начале мы будем наблюдать поток сенсорных и телесных ощущений, которые в повседневной жизни большей частью находятся за гранью внимания. Далее, интерпретируя сенсорные паттерны, мы попадаем в область того, что называется мышлением. У этой области очень много функций и характеристик, но здесь мы остановимся только на одной уникальной черте, которую условно назовем способностью избегать противоречий. Мышление, работая по экономическому принципу не может удерживать в себе противоречивые допущения, поэтому для облегчения своей работы оно скорее совершает действие для исключения конфликтующей полярности, чем ищет иной уровень абстрагирования для их диалектического примирения. Таким образом, мышление стремится придать неопределенности какую-либо устойчивую форму, пусть и в ущерб полноте репрезентации. Осознавание, венчая эту пирамиду, постоянно напоминает о том, что форма представлений на самом деле текуча и не имеет внутри себя никакого независимого центра, который бы определял их смысл раз и навсегда.     Эта идея прекрасно описана в буддистской традиции. Так в буддизме одновременно и устанавливается двойственность сознания и описывается способ ее преодоление. На бытовом примере это можно объяснить разделением поведения на два типа: тот, который укрепляет невротическую (или любую другую) структуру, то есть множит предшествующий опыт, не внося в него никаких изменений и тот, что способствует развитию большей свободы. На уровне буддистской метафизики мышление разделяется на чувственное, в котором мысль возникает вместе с объектом  и трансцендентальное, при котором мышление лишено какой-либо чувственной основы и существует само по себе. Если совместить эти логических линии в одно концептуальное пространство, окажется, что осознавание производит своеобразную деконструкцию привычных форм мышления, возвращая мысль на тот уровень, где она становится свободной от определяющих ее иных объектов ума. Сознательное определяется некоторым состоянием бессознательного, которое не может являться его содержимым, эта та самая ускользающая часть опыта. Для того, чтобы ее схватить, необходимо перейти в какое то иное состояние сознания.   Буддизм не оперирует понятием бессознательного, однако в нем есть похожие конструкции, похожие не по структуре, но по эффекту. Так, в понимании буддизма личность состоит из совокупности блоков, или сканд, причем сознание относится к пятому, последнему блоку. Метафорически сознание приравнивается к едоку, тогда как остальные сканды задействованы в том, чтобы приготовить пищу. Сознание занимает вынужденную позицию, довольствуясь тем, что происходит в других блоках и не имея возможности на это влиять. Сканда, которая отвечает за причинность, формирует  актуальный опыт из повторения старогго. Таким образом, с одной стороны, сознание подчинено деятельности предыдущих сканд, а с другой, только через него можно  преодолевать ограничения, поскольку развитие может быть только при условии появления в опыте чего-то ранее необусловленного.     Таким образом, можно сделать вывод о том, что состояние здесь и сейчас, которое актуализируется через осознанность, является тем пространством, в котором опыт может возникать, а не только длиться как нечто раз и навсегда установленное. Подобно тому, как мозг стремится придать завершенный образ тому, что является деталью более широкой перспективы и тем самым обрезает не входящие в эти границы смыслы, наше поведение также фиксирует ситуацию в привычном отреагировании. Это напоминает ситуацию, при которой мать приходит на помощь ребенку слишком быстро, не давая возможности проявиться его творческой инициативе. Для нового поведения необходимо усилие, которое позволяет продлить неопределенность, поскольку в ней возникает прекрасное и ужасное состояние невесомости, когда я не могу опираться ни на что, кроме того, что появляется сейчас.   Парадокс развития заключается в том, что клиент может опираться только на свой предыдущий опыт, даже если он является травмирующим. Для него повторять опыт травмы оказывается более надежным, чем приобретать что-то новое. Момент перехода от старого паттерна к новому является фокусом терапевтической работы. Удивительно то, что человек использует травмирующий и ограничивающий опыт ни для чего иного, чем для подтверждения ощущения себя.  Этот феномен подробно рассмотрен в теории объектных отношений. Согласно этой модели текущее состояние личности определяется той конфигурацией самости, которая сформировалась в раннем детстве в попытке ребенка добиться автономного существования психики. Если некоторая задача развития не выполнена в том возрасте, в котором была поставлена, она никуда не исчезает, а пытается быть решенной в неподходящих условиях. Другими словами, травмирующий опыт повторяется для того, чтобы быть завершенным, но у него нет возможности это сделать на тех же основаниях, на которых он возник.   С другой стороны, та же теория говорит о том, что личность нуждается скорее в отношениях, чем в удовлетворении. То, что в раннем детстве удовлетворялось непосредственно и служило гарантом физического и психического выживания, в более зрелом может удовлетворяться символически и быть направлено на перестройку уже сформированной самости.  Именно невозможность удовлетворить потребность в привязанности символическим, а не инфантильный образом приводит к тому, что травматический опыт не может быть переработан. Личность может либо искать подтверждение существующим значениям и тогда она неизбежно будет разочарована тем, что у нее нет власти над ситуацией, либо создавать новые значения в изменившейся реальности. Задача терапевта во многом напоминает задачу достаточно хорошего родителя во время формирования самости ребенка - он не регулирует аффект клиента напрямую, но создает пространство для обретения смысла, который меняет отношение.       Смысл психических защит в том, что они снижают напряжение слишком быстро и тем самым препятствуют образованию новых смыслов. Защиты кастрируют возбуждение, сохраняя его безопасный, но не развивающий аспект. Защиты не спасают от чрезмерного возбуждения, но формируют низкую толерантность к нему, тем самым у личности остается очень широкий коридор между уровнем возбуждения, превентивно включающим защиты и уровнем непереносимости, когда защита действительно необходима. Символическая функция при невротических расстройствах придает форму опыту, который еще не случился и фактически препятствует его развертыванию. Смысл символической функции состоит не только в придании формы новому содержанию, но и в возможности рассматривать старый опыт как не единственно возможный.   Таким образом, для осуществления изменений фактически необходимо одно условие - возможность опираться не на идентичность, а на тот процесс, который определяет ее структуру, сухим остатком которого она является. “Я” это не мое, но кроме этого у меня ничего нет. Страх, которым сопровождается мысль о возможной потери идентичности, рождается внутри способа мышления, который за нее держится. Мы становимся заложниками этого страха, поскольку семиотика появляется на позднем этапе развертывания мышления, где мы обычно и обитаем. Поэтому с помощью осознавания можно совершать путешествие к более фундаментальным основаниям нашего бытия.    
Подробнее
Оператуарное состояние
История вопроса. Происхождение понятия оператуарное мышление (состояние, жизнь - разные степени выраженности одного и того же феномена) связано с исследованием представителями школы французского психоанализа процессов соматизации. Давая общую характеристику понятия, можно сказать, что особенностью оператуарного состояния является снижение фантазматических и символических основ мышления, появление обедненного мышления, семиотика которого становится обыденной, конкретной и лишенной всяческих признаков индивидуальности. Под мышлением здесь понимается не столько способность к построению логических выводов, сколько процесс формирования внутреннего мира, который в случае оператуарного состояния сохраняет только видимость присутствия. У оператуарного пациента психический аппарат, как прослойка между биологией и географией обозначен контурно и большую часть времени находится в спящем режиме.     Этиологически оператуарное состояние вытекает из патологии первичного нарциссизма. Если мать недостаточно полно инвестирует младенца, который требует к себе безоговорочного внимания, то это раннее разочарование в отношениях приводит к развертыванию оператуарного состояния по двум направлениям. С одной стороны, ребенок не получает от матери подтверждения того, что он достоин любви и поэтому его собственное Я, не инвестированное материнской любовью, не может являться для него самого вместилищем нарциссического либидо. Другими словами, ребенок может полюбить себя как объекта только после того, как он убедиться в том, что любим матерью. Здесь как будто возникает некоторая дистанция - между ощущением себя и представлением о себе - и она оказывается чрезвычайно важной, поскольку создает градиент, вектор движения для развития. Если этой дистанции, или, другими словами, разрыва между состояниями, нехватки ощущений не возникает, тогда велик риск, что личность будет находиться в слиянии, не способная дифференцироваться и выделять собственные потребности.   С другой стороны, личность формируется в результате последовательных идентификаций и поэтому в случае дефицита позитивных Я- и объект-репрезентаций, психический аппарат не может присвоить себе структуру опыта отношений. Это приводит к патологии Супер-Эго, которое не наполняется представлениями и поэтому оператуарный пациент не испытывает чувства вины и безразличен к происходящему. Внутрипсихическое множество состоит из очень небольшого числа элементов. Оператуарный пациент в процессе терапии с трудом формирует наблюдающее Эго и поэтому многократно повторяя действия, направленные на прояснение, не может извлекать из этого смысл. Другими словами, он не пользуется пониманием для того, чтобы изменить отношение, он не выбирает, во что вовлекаться и не имеет возможности совершить усилие, чтобы это преодолеть.   В основе оператуарного процесса лежит патология влечения к жизни. Во второй теории влечений Фрейд описал процесс, во время которого влечение связывается через репрезентацию со своим объектом и благодаря этому производит некоторую работу по трансформации психического аппарата. Для того чтобы влечение было связано, психический аппарат должен обладать внутренней структурой и, кроме того, обладать достаточным объемом нарциссического либидо. На раннем этапе развития отсутствие структуры компенсирует галлюцинаторный путь удовлетворения желаний, который, однако, нуждается в периодическом инвестировании со стороны матери. Если материнского присутствия недостаточно, тогда галлюцинаторный путь развития сменяется травматическим, при котором аффекты не способны упорядочится и связаться с объектом. Тогда вместо развития, то есть вкладывания влечения в среду, организм вынужден сбрасывать напряжение через патологическое повторение старых способов разрядки. Возбуждение умерщвляется вместо того, чтобы увеличивать количество жизни.   Оператуарное мышление и влечение к смерти соприкасаются в том месте, где психика производит некоторую работу, которая не сопровождается появлением результата, как чего-то нового, не существовавшего ранее. Если невроз представляет из себя пусть поспешное, но разрешение конфликта и несет на себе символическую нагрузку, то в рамках оператуарного состояния влечение к смерти не формирует никакого выхода, вместо этого запуская движение по кругу. Оператуарное состояние появляется как результат глубокой дезорганизации процесса связывания влечений.     Таким образом, оператуарное мышление это  такое состояние психического аппарата, внутри которого наблюдается дефицит Я- и объектных репрезентаций.  Мышление как будто не задерживает в себе следы опыта и поэтому личность вынуждена всякий раз убеждаться в существовании реальности, обращаясь за подтверждением непосредственно к ней. Внутренний мир напоминает дырявый шарик, который не наполняется воздухом окончательно и поэтому нуждается в постоянной подкачке. Клод Смаджа описывает этот феномен как сверхинвестицию суждения о существовании в ущерб суждению о присвоении. Психическая жизнь словно бы натягивается на внешние координаты, формируя сверхконформную личность.   Кроме того, содержимое мышления носит сугубо конкретный характер (поскольку галлюцинаторный тип удовлетворения не был развит), как будто реальность напрямую отпечатывается в воспоминаниях, не подвергаясь индивидуальным фантазмическим искажениям. Нормальное мышление не является точной копией реальности, с одной стороны, а с другой, фантазмы не становятся единственным содержанием реальности. Таким образом, нормальное мышление располагается посередине между оператуарным состоянием (выхолощенность фантазмов) и психозом (невозможность тестировать реальность).         Соматизация при оператуарном состоянии возможна благодаря тому, что мышление исключается из процесса переработки травмирующей ситуации. Если ментализация невозможна, тогда вместо трансформации психического аппарата возникает соматическое отреагирование. Умеренная психическая травма является необходимым условием для развития, соответственно, соматизация становится выражением отказа от борьбы.   Оператуарный пациент с трудом семиотизирует реальность и формирует означающие, как выражение своего отношения и обнаружение себя через отношения с чем-либо. Происходящее приходится держать на дистанции, не вовлекаясь в него, поскольку возбуждение трудно переработать - вместо азарта и новизны оно грозит распадом и хаосом, поэтому его необходимо понимать и контролировать. Оператуарный пациент экзистенциально несостоятелен - он нуждается во внешнем смысле, который установлен раз и навсегда. Для того, чтобы начать жить, ему необходимы условия, которых он не может достичь, поскольку рассматривает их вне своей жизни. В его логике нет выхода, так как он стартует с неверной исходной точки. Например, он говорит - когда уменьшается страдание, тогда появляется удовольствие, а не наоборот. Поэтому он выбирает снижать количество страдания, а не увеличивать количество удовольствия. Это как утверждать, будто на улице становится темно, потому что нарастает затемненность, а не снижается освещенность.       Оператуарный пациент может выглядеть как просветленный, ум которого не страдает, поскольку не имеет доступа к психическому возбуждению. Но оно, тем не менее, существует, и находит выход через соматические симптомы. Внутренняя драма при оператуарном состоянии успокаивается за счет того, что бессознательное не мутит поверхность сознательного, которое является копией формирующей его реальности, оператуарный пациент отделен не от мира, как он сам часто это описывает, а от самого себя. Он отделен от источника своих влечений.      
Подробнее
Мышление как интегрирующая функция
  Мышление формирует автономию личности. Эта функция осуществляется онтогенетически, то есть с самого начала индивидуального развития. Можно сказать о том, что сознание появляется в виде реакции на прекращение симбиоза с матерью. Ребенок вынужден обзавестись собственным механизмом по трансформации биологического в социальное. Как это происходит?   Вначале мать всегда присутствует рядом, являясь продолжением ребенка, всемогущим органом для удовлетворения его разнообразных потребностей. Затем в ее всеобъемлющем присутствии начинают обнаруживаться прерывания. И эти паузы младенец учится заполнять самостоятельно. Сначала он галлюцинаторно воспроизводит опыт предыдущих удовлетворений. Этот способ плох тем, что галлюцинаторное удовлетворение нуждается в периодическом подкреплении со стороны реальности. Если мать отсутствует слишком долго, тогда ресурсы младенца истощаются и галлюцинаторный путь регулирования возбуждения превращается в травматический. В этом случае ребенок замирает и подавляет возбуждение, поскольку оно не приводит ни к чему иному, кроме нарастания тревоги.   Внутри этапа галлюцинаторного удовлетворения желаний существуют специфические отношения младенца и опекающего объекта. Эти отношения заключаются в том, что младенец идентифицирует опыт удовлетворения или неудовлетворения с тем, кто находится рядом. Если потребности младенца удовлетворены, то мать или любой другой заботящийся объект, воспринимается как хороший, а если нет - то как плохой и более того, активно плохой, то есть нападающий и разрушающий хорошего удовлетворенного младенца. Другими словами, степень удовлетворенности влияет и на ощущения внутреннего мира и на оценку внешнего окружения.   Это очень сложный этап в развитии ребенка, поскольку он требует очень серьезного изменения психических координат. А именно: младенец должен научиться переживать отсутствие удовлетворения не как активное, а как пассивное состояние. То есть, когда опыт фрустрации переживается не с яростью, а с грустью. Тогда он может воспринимать опекающего и, самое главное, самого себя, как целостность, с которой не надо бороться. Если внутренний мир ребенка заселен пугающими состояниями, которые он не может интегрировать с состояниями удовлетворения, то в дальнейшем он будет вынужден избавляться от них, проецируя на совершенно невиновных людей, ожидая от них поддержки, которую не может осуществить для себя. Например, не способный выдержать отвержения, он будет отвергать других для того, чтобы они смогли испытать его ужас.   В этом месте очень важно осуществление принципа достаточности, когда для перехода на последующую стадию развития необходимо полноценное проживание предыдущей. Хорошая дифференциация между Я и объектами возможна лишь тогда, когда имеется хороший опыт симбиотического комфорта. Это позволяет присвоить себе возможность быть удовлетворенным и использовать ее в качестве фундамента для построения собственной самости. Галлюцинаторное удовлетворение включается сразу, как только возникает потребность и использует для утешения собственные ресурсы в виде воспоминаний. Двигателем для дифференциации становится признание страдания от невозможности немедленного удовлетворения как неотъемлемого элемента жизни и способность активно влиять на окружающий мир.   Какое отношение имеет описанное состояние к теме мышления? Мышление возникает в тот момент, когда ребенок от отношений с частичными объектными идентификациями (плохими или хорошими) переходит к отношениям с тем, чего нет прямо сейчас, но что тем не менее существует. Мышление это способность заглядывать за изнанку представленного, удерживать в себе более высокий уровень абстракции и иметь через него доступ к амбивалентным переживаниям. Также мышление создает почву для развития ментализации, то есть способности допускать наличие внутри других людей собственной психической реальности. Мышление это форма овладения реальностью, при которой внутри остается более полная версия происходящего. Мышление это способ сохранять внутреннюю психическую среду, отличную от “средней температуры по больнице”.   Мышление появляется в ответ на неспособность галлюцинаторного удовлетворения желаний справляться с нарастающей фрустрацией. Когда младенец обнаруживает отсутствие значимого объекта, он заполняет пространство между собой и другим символическим содержанием. Мышление это способ искажения реальности и ее трансформации. Сначала я искажаю реальность “внутри” для того, чтобы появилось Я, а затем, развивая и сохраняя Я, изменяю то, что происходит “снаружи”. В результате работы мышления реальность перестает влиять на меня напрямую, потому что между нами появляется граница. В динамическом смысле мышление можно противопоставить проективной идентификации.   Проективная идентификация поддерживает представление о том, что между Эго и объектом нет никакой разницы, тогда как мышление появляется как результат дифференциации между ними. В случае попадания в непереносимый опыт проективная идентификация может появляться на месте мышления, отражая регресс к теме непроработанной сепарации. Также мышление противопоставляется так называемому символическому уравниванию, при котором знак является не просто репрезентацией объекта, а его копией. Благодаря мышлению психическая реальность становится глубже и насыщенней, чем реальность, данная нам в ощущениях.      Мышление возникает так же, как формируется жемчужина, если в раковину моллюска попадает песчинка. Известно, что сначала в психику попадает некоторая идентификация, которая затем, будучи удержанной, вновь и вновь обретает свое подтверждение в реальности. Таким образом, мышление это некоторый контейнер, который удерживает в себе постоянство образа себя и других. Оператуарное состояние как раз развивается в тех случаях, когда в контейнере ничего не задерживается и для того, чтобы оставаться живым, необходимо все время проверять - а продолжает ли существовать реальность после того, когда я закрываю глаза? В начале своей истории младенец постоянно борется с тем, что реальность уничтожает саму себя. В дальнейшем отсутствие начинает переживаться с печалью, а не с ненавистью. Мышление это грустное эхо потерянного всемогущества.   В слиянии с материнской фигурой есть воспоминания об удовлетворении, но нет опыта взаимодействия, поскольку нет границы, на которой осуществляется контакт. Мышление рождается как опыт взаимодействия, который не гарантирует удовлетворения, но позволяет сохранять постоянство рефлективного осознавания себя. Мышление это своего рода обменный курс между удовлетворением и фрустрацией, которая является платой за индивидуальность. Для возникновения мышления необходима дифференциация между субъектом и объектом. После этого между ними возникают отношения. Мышление это функция, которая переводит процесс привязанности в структуру характера. То, что раньше принадлежало миру, становится моим.   Что же находится внутри мышления, создавая в нем центр тяжести, который притягивает к себе космический мусор, из которого впоследствии формируется планета, ее кольца и спутники? В центре мышления находится Желание, которое манифестируясь через переживание неполноты, конституирует индивидуальность стремлением заполнить пустоту, возникающую вследствие сепарации. Таким образом, мышление как реакция на потерю симбиоза, не решает задачу по возвращению к потерянному объекту, но замещает его и противопоставляет идентичность растворенности. Мышление это неокончаемое бинтование инфантильной раны.  
Подробнее
Дефицит ментализации
Ментализация это процесс, отвечающий за состояние репрезентаций, то есть того, как происходящее с нами получает свое представительство в психическом аппарате. При дефиците ментализации описываемые события либо не наполняются эмоциональным содержанием, либо наоборот, эмоциональным процессам не придается никакая концептуальная формула. В этом случае вспомнить, фактически означает прожить заново, потому что эмоциональный компонент деятельности существует только связанный с поведением и не имеет репрезентации в памяти. В противоположном варианте репрезентаций так много, что они не увязываются в целостную картину, создавая впечатление недостаточной ассимиляции происходящего.   Ментализация выполняет следующие важные функции. Во-первых, с помощью ментализации происходит связывание биологического и психического, то есть сведение телесных, эмоционально-чувственных и когнитивных измерений в одну целостную картину. “Ментализировать” фактически означает совершать работу по выделению фигуры осознанной потребности из недифференцированного фона  телесного возбуждения. Происходящее становится доступным для символизации (я понимаю, что со мной) и передачи этой информации другому (я могу о себе рассказать). Ментализация делает меня более ясным для себя самого и для другого.   Во-вторых, благодаря ментализации мы приходим к выводу, что другой человек имеет достаточно собственных оснований для поведения и его реальность может сильно отличаться от той, в которой привыкли находиться мы. Это снижает предубежденность в отношении другого и позволяет сохранять готовность встретиться с возможным в форме непривычного. Развитая ментализация сохраняет неопределенность в понимании Другого достаточной для того, чтобы перестать рассматривать собственные проекции как единственный ориентир в его внутреннем мире. Развитая ментализация поддерживает стабильность саморепрезентации, поскольку в этом случае становится вполне возможно подумать чужую мысль и затем вернуться к своим собственным.   Еще одна важная особенность ментализации - она признает необходимость Другого в качестве мета-потребности, которую невозможно удовлетворить до конца. Ментализация обращает внимание на то, что жажда признания со стороны Другого является движущей  силой всех наших желаний. Благодаря ментализации Другой способен выступать в качестве субъекта Я-Ты отношений, а не только быть функцией для снижения интенсивности влечений. Вокруг этой потребности организуется диалог, в том числе и как пространство для терапевтических изменений. Потому что самосознание является результатом взаимодействия.   При нарушении ментализации клиент останавливается в возможности говорить о своем состоянии. То есть, он страдает от того, что переживает тяжелые эмоции, но не может сделать шаг вперед и сделать заключение о том, из-за чего это происходит. Погружается в переживания, не имея возможности их назвать и тем самым присвоить, ввести этот элемент жизни в психическую реальность. В результате он как будто оказывается на необитаемом острове, не помня, откуда он пришел и куда направляется. Эта растерянность, эта прореха в созидании собственной жизни, является наиболее мучительной компонентой переживаний, поскольку любую трудность легче пережить, помещая ее в контекст общей жизненной ситуации. Итак, растерянность, возникающая из непонимания того, что происходит,  как увеличительное стекло многократно усиливает страдание. Второй важной составляющей является переживание одиночества.   Под одиночеством здесь имеется в виду переживание эмоциональной недоступности себя для другого и наоборот. Это выражается в невозможности поверить в то, что терапевт действительно может сочувствовать и поэтому его поведение излишне рационализируется. Например, фразы “ты говоришь это всем” или “ты говоришь только потому, что не желаешь причинять мне страдание правдой” содержат в себе и высокую потребность в заботе и интенсивное сопротивление этому обнаружению. Складывается впечатление, что клиент сильно сдерживает в себе потребность в другом, потому что в глубине своего естества не верит в отклик с той стороны. Таким образом, становится непонятно как то, из-за чего происходит страдание, так и то, что будет полезным для исцеления. И  переживания закрываются двойной печатью.   Клиент легко соглашается с тем, что соотносится с хорошо освоенным полюсом собственной неполноценности и испытывает трудности в ассимиляции опыта, подтверждающим его значимость для другого. Он исключает себя из пространства диалога так, как будто совместная деятельность невозможна и ничего не происходит “между”. Он объясняет происходящее или тем, что во всем виноват сам или тем, что другой имеет подозрительные мотивы, которым нельзя доверять. Соответственно, страдание, которое распознается, почти невозможно развернуть наружу, в просьбу о поддержке. Другими словами, для того, чтобы узнать себя, необходимо попасть в отношения - видеть себя глазами другого и тем самым видеть другого как “себя”.   Отсутствие диалога приводит к невозможности обмена репрезентациями между   терапевтом и клиентом, когда последний не способен увидеть себя как элемент чужого восприятия и интегрировать эту перспективу в собственное представление о себе. Дефицит ментализации формирует серьезные трудности в течении терапевтического процесса, поскольку клиент “отказывается” интроецировать даже не столько репрезентацию, сколько паттерн эмоционально более богатых отношений. Доступ к собственной психической реальности формируется через разделение ее с другим, иначе существует возможность навсегда остаться в своей болезненной версии происходящего. Поскольку интерес терапевта воспринимается как издевательство, а его выжидательная позиция - как избегание.   Можно предположить, что подобное ощущение является результатом более раннего опыта, в котором произошла фиксация на дефицитарном аспекте объектных отношений. Нарушение ментализации возникают вследствие ненадежной привязанности. Значимый взрослый, недостаточно внимательный к эмоциональным потребностям ребенка, лишает его его возможности комфортно присутствовать в своем внутреннем пространстве, тем самым делая это место пустым и пугающим. Ребенок воспринимает отвергающее поведение родителя как следствие того, что он сам является плохим и эта атрибуция остается единственной и непоколебимой. Недостаточное контейнирование отрицательных аффектов со стороны взрослого в дальнейшем приводит к тому, что повзрослевший ребенок обучается их игнорировать, а не переживать. Таким образом, пугающее измерение эмоций становится стерильным, функционирующим в строго среднем диапазоне.  Ментализация начинает с отсутствия границ между фантазиями и реальностью у ребенка и заканчивается слишком жесткими границами между фантазиями партнеров по диалогу, когда во внутренний мир ничего не способно проникнуть извне.   “Когда я чувствую, что ты можешь проникнуть в мой внутренний мир, я чувствую тошноту” - так может говорит клиент, ощущая опасное приближение другого. Отвращение в данном случае является более архаическим чувством, чем стыд, который регулирует возбуждение, когда что то становится явным для взгляда другого. Стыд возникает на границе взглядов, тогда как отвращение символизирует нарушение границ, проникновение под кожу, извлечение ужасного, когда не только другому, но и мне самому становится ясным то, что так долго удерживалось. В этом состоянии клиент ощущает свое внутренне пространство как ядовитое и пугающее. В его фантазиях терапевтические отношения пронизаны отвращением к нему и любые действия терапевта объясняются исходя из этой перспективы.   Можно предложить такую метафору: при нарушении ментализация мембрана, которая поддерживает разницу в психическом содержании внутреннего и внешнего мира, практически перестает функционировать и тогда их составы перемешиваются, становятся эквивалентными друг другу. В начале функцию подобной мембраны выполняет опекающий взрослый, который может или отражать аффект ребенка без изменений (например, впадая в ярость), или защищаться от него. И то и другое является вредным, делая реальность эквивалентной аффекту или замыкая аффект во внутреннем пространстве. Ментализация развивается благодаря способности родителя к хорошему контейнированию, то есть изменению аффекта и его символической переработке. Если родитель вместо адекватного отражения ощущений ребенка возвращает ему свои собственные реакции, тогда это формирует в последнем разрывы в идентичности, несоответствие между состоянием и его символом. Это приводит к нарастанию уровня тревоги как неспособности доверять собственным ощущениям.   В клинической практике нарушение ментализации часто встречается в форме пограничного личностного расстройства, постттавматического состояния, психосоматических заболеваний, эссенциальной депрессии. Дефицит метализации способствует формированию отношений зависимого спектра, при котором опыт заботы о себе, достраивающий собственную идентичность, располагается в другом человеке и не может быть окончательно присвоен. В этом случае контейнирование, как функция опекуна, не становится ментализацией, как собственной способностью к самоуспокоению. Вместо этого также не простраивается граница, но уже не между внешним и внутренним, а между собой и другим. В результате, Другой имеет власть над моими чувствами и наоборот, я ответственен за то, что происходит с ним. Переживания как будто существуют как предмет мебели, которыми можно манипулировать за пределами тела. В этом месте или контроль за переживаниями теряется или появляется власть контролировать переживания другого.   Другая метафора: до тех пор, пока клиент не способен доверить свою игру в “Я -плохой” другому человеку, он будет неспособен перекинуть мостик через пропасть между собственным воображением и воображением другого, которое обладает корригирующим потенциалом. Ментализация поддерживает баланс между следующими состояниями: когда между психической и фактической реальностью границ нет совсем и когда границы абсолютно непроницаемы; ментализация делает психическую реальность имеющей отношение к реальности фактической, но не определяемой ею полностью.   Открытость психической реальности к воздействию снаружи приводит к нереалистическим ожиданиям в отношении терапии. Клиент желает от своего терапевта немедленного утешения, тогда как последний, являясь фигурой переходного пространства, может утешать только символически. То есть находиться рядом с клиентом в тот момент, когда он переживает и приглашать его не только испытывать аффект, но и говорить о нем. Задача терапевта в том, чтобы не впадать в психоз клиента, сохранять трезвость тогда, когда от него ждут поддержки в отреагировании. Терапевт приглашает клиента в метапозицию по отношению к происходящему, делая его своеобразным “третьим” в диалоге, тем, кто наблюдает за взаимодействием двух.   Рискну предположить, что терапия так или иначе направлена на восстановление функции ментализации, которая в какой то период времени была локально потеряна, но эхо подобного срыва звучит в жизни клиента до сих пор. Когда мать хронически не угадывает потребности ребенка, то это фиксируется не как сложность матери, которая не способна на эмпатию, а как проблема ребенка, который не заслуживает хорошего отношения. Ментализация не справляется со своей работой, а именно - разделить мотив и результат -  просто потому, что на этом этапе развития подобная задача оказывается слишком сложной. Но искажение идентичности сохраняется и в дальнейшем приводит к разным специфическим механизмам для ее компенсации. Например, личность формирует параноидную установку и начинает нападать и обвинять вместо того, чтобы признавать нужду и просить. В данном случае ментализация отвечает на вопрос - какой я в контакте с Другим сейчас?     Если однажды срыв ментализации приводит к ощущению себя жалким, ненужным и никчемным, то есть к таким переживаниям, которые маркируют невозможность хорошей привязанности и угрожают изоляцией, то в терапии клиент пытается ответить на вопрос -  как я сейчас могу регулировать отношения и получать от них удовлетворение? В этом месте для настройки ментализации хорошо подходит феноменологическая редукция, а именно, вынесение за скобки всего предыдущего опыта, ожиданий, обобщений и так далее. Остаются только я, ты и какой-то очень конкретный процесс между, который поддерживает взаимодействие и, таким образом, признание. Таким образом, глобальная задача по изменению саморепрезенаций решается очень маленькими шажками. Разумеется, восстановление способности к ментализации в терапевтических отношениях является первым этапом работы, за которым дальше следует признание реальности где с одной стороны, любви от родителей было достаточно для выживания, а с другой - ее кажущийся дефицит можно оплакать и жить дальше.   Следует признать, что провал в ментализации может случаться и со стороны терапевта.  Такое случается, когда клиент атакует мощными проективными идентификациями и реальность терапевта, в которой он является поддерживающим и присутствующим для, теряет свое основание.   В этом случае мы можем говорить о потере терапевтической позиции. Это  нарушает равные Я-Ты отношения и делает терапевта внешним экспертом по внутреннему миру клиента, без опоры на опыт происходящего с ним. Эта ситуация избегания терапевтом собственных сложных переживаний тем не менее может быть полезна с точки зрения исследования процессов, предшествующих подобному состоянию.   Развитая ментализация у терапевта поддерживает напряжение интереса к клиенту, поскольку говорит о том, что опыт нельзя символизировать окончательно, так, чтобы в нем не осталось загадки. Что всегда остается некоторая тайна, которая будет доступна только клиенту и ему никогда не получится сказать: “ну вот, теперь я понял тебя до конца”. Можно сказать, что терапевическая работа происходит где-то посредине между двумя субъективностями -  терапевт искажает эмоциональный опыт клиента для того, чтобы дать возможность в этом разрыве между “моим” и “не моим” развернуться новым перспективам осознавания; однако делает это в рамках диалога, который поддерживает связность контакта.     Обобщая вышесказанное, можно сделать вывод о том, что дефицит ментализации возникает в  виде нарастания аффекта при угрозе текущей и значимой привязанности. Когда отношения по каким то причинам становятся слишком опасными в плане сохранения собственных границ, тогда сбой в ментализации останавливает надвигающуюся катастрофу. Благодаря этому человек как бы сохраняет себя в шизоидном домике, защищаясь, тем самым, от исчезновения в присутствии Другого. Дефицит ментализации становится способом остановить пугающую динамику отношений, поскольку в этом случае аффект изолируется от переживаний и, не смотря на бурные проявления, не приводит к появлению угрожающего опыта. Нарушение ментализация, как способности пробрасывать мостик между собой и Другим, становится формой побега  из отношений, если диалог нельзя прекратить физически. Дефицит ментализации является проявлением нежелания что-либо решать прямо сейчас посредством лишения себя инструментария для подобного решений.  
Подробнее
#нарциссизм
#психосоматика
#андреянов алексей
#привязанность
#эмоциональная жизнь
#идентичность
#интерсубъективность
#константин логинов
#Хломов Даниил
#седьмойдальневосточный
#перенос и контрперенос
#символизация
#шестойдальневосточный
#психическое развитие
#диалог
#четвертыйдальневосточный
#коневских анна
#лакан
#азовский интенсив 2017
#третийдальневосточный
#развитие личности
#Групповая терапия
#галина каменецкая
#пограничная личность
#новогодний интенсив на гоа
#пятыйдальневосточный
#зависимость
#объектные отношения
#психологические границы
#федор коноров
#видеолекция
#вебинар
#сепарация
#коктебельский интенсив 2018
#психотерапия и буддизм
#психические защиты
#партнерские отношения
#символическая функция
#кризисы и травмы
#проективная идентификация
#катерина бай-балаева
#буддизм
#Коктебельский интенсив-2017
#психологические защиты
#динамическая концепция личности
#желание
#наздоровье
#людмила тихонова
#тревога
#агрессия
#эссеистика
#эдипальный конфликт
#ментализация
#слияние
#контакт
#экзистенциализм
#эссенциальная депрессия
#посттравматическое расстройство
#материалы интенсивов по гештальт-терапии
#завершение
#5-я дв конференция
#4-я ДВ конференция
#травматерапия
#неопределенность
#елена калитеевская
#Хеллингер
#стыд
#привязанность и зависимость
#VI Дальневосточная Конференция
#Семейная терапия
#сновидения
#работа психотерапевта
#зависимость и привязанность
#пограничная ситуация
#панические атаки
#сеттинг
#кризис
#алкоголизм
#переживания
#невротичность
#депрессия
#работа горя
#От автора
#сообщество
#теория Self
#гештальтнакатуни2019
#денис копытов
#постмодерн
#хайдеггер
#научпоп
#экзистнециализм
#Индивидуальное консультирование
#свобода
#самость
#осознанность
#шизоидность
#сухина светлана
#теория поля
#расщепление
#лекции интенсива
#контейнирование
#леонид третьяк
#даниил хломов
#мышление
#эмоциональная регуляция
#сопротивление
#гештальт терапия
#кернберг
#теория и практика
#медитация
#что делать?
#галина елизарова
#феноменология
#теория поколений
#Архив событий
#латыпов илья
#василий дагель
#Новости и события
#выбор
#время
#клод смаджа
#Другой
#гештальт на катуни-2020
#самооценка
#интроекция
#елена чухрай
#Тренинги и организационное консультирование
#философия сознания
#психическая травма
#гештальт-лекторий
#евгения андреева
#постнеклассическая эпистемология
#семиотика
#постмодернизм
#случай из практики
#Обучение
#владимир юшковский
#вытеснение
#невроз
#структура психики
#архив мероприятий
#юлия баскина
#Ссылки
#алекситимия
#елена косырева
#Мастерские
#self процесс
#коктебельский интенсив 2019
#эмоциональное выгорание
#алла повереннова
#цикл контакта
#делез
#конкуренция
#проекция
#костина елена
#азовский интенсив 2018
#онкология
#поржать
#меланхолия
#тренинги
#отношения
#полночные размышления
#разочарование
#Боуэн
#полярности
#означающие
#гештальнакатуни2020
#психотерапевтическая практика
#дигитальные объекты
#оператуарное состояние
#шопоголизм
#истерия
#признание
#личная философия
#психоз
#Бахтин
все теги
Рейтинг@Mail.ru Индекс цитирования