Осознавание и эмоциональная зависимость
Осознанность обнаруживает то, что существует, но не представлено в опыте. В этом месте мы приходим к интересному вопросу – если в лесу падает дерево и звук от падения некому услышать, существует ли он вообще? Например, телесные ощущения всегда сопровождают любую человеческую деятельность, но чаще всего они оказываются за скобками восприятия. Осознавание делает явления, которые присутствуют в физической реальности, существующими в реальности психической. Вот, например, мы просто обращаем на что-то внимание, не претендуя на роль создателя этого явления в объектном мире. И в этот момент создаем это для себя, поскольку то, что попало в сферу осознавания начинает производить на нас впечатление. Это очень важно, поскольку явления, не представленные в осознавании, то есть любой бессознательный опыт, также влияют на нас. Но это влияние проявляется в виде автоматизированных реакций, которые скорее управляют субъектом, чем оказываются результатом его выбора. Мы не выбираем своих реакций, когда оказываемся в ситуации, вызывающей психическое напряжение. Осознанность, таким образом, позволяет задержаться в паузе между стимулом и ответом и тем самым привнести в бессознательную предопределенность значительную долю ответственности за свой выбор.    Другими словами, происходящее с нами может так никогда и не стать событием нашей жизни. Существует известная разница между тем, кем субъект является и тем, какие у него  есть по этому поводу представления. Невротическая структура характера является необходимым условием для вхождения в человеческую культуру, поскольку позволяет регулировать инстинктивное поведение социальными нормами. Опасное следствие этого процесса – почти полное поглощение символическим порядком того, что относится к сфере потребностей, выраженных в телесной интенциональности. Телесный процесс – это то самое дерево, которое падает независимого от того, есть ли рядом наблюдатель. Наши телесные и эмоциональные реакции сохраняются, даже если мы их не осознаем. В случае хронической невнимательности к телесному измерению возникает своеобразное расщепление, когда физическая и психическая сферы существуют изолированно друг от друга. Это сильно ограничивает возможность ориентироваться в собственной жизни, поскольку метафорически напоминает бедность черно-белого изображения по сравнению с цветным, включающим в себя тысячи других оттенков. Более того, телесные реакции иногда могут восприниматься как угрожающие, потому что неспособность выдерживать телесный дискомфорт без осознавания того, с какими потребностями он связан, вызывает много тревоги и интенсивное желание от нее избавиться. Осознавание, таким образом, восстанавливает целостность опыта, увеличивая представленность телесного опыта в сфере ума.      В гештальт подходе очень важным оказывается то, что в рамках этого метода мы можем поместить осознавание в межличностный контекст. То есть сделать еще один шаг в понимании функций осознавания. В этом случае осознавание перестает быть индивидуальным процессом и позволяет ставить более точные акценты на том, что происходит между двумя и более людьми. Для иллюстрации вспомним известное утверждение о том, что любая коммуникация есть манипуляция. Если заменить слово манипуляция на воздействие, то окажется, что в основе любого межличностного процесса лежит потребность произвести впечатление на адресата послания. И в любом послании, помимо фактической информации, которой мы привычно манипулируем, существует невербальный уровень, который организован вокруг вопроса «Какая часть сообщения не присутствует в словах, но ради которой эти слова были произнесены?». В этом невербальном сообщении в сжатом виде располагается представление об отношениях в общем и в частности о той реакции на послание, которая желательна, но порой плохо осознаваема и самим говорящим. Другими словами, я не всегда понимаю, зачем и как я что-то говорю, но моя потребность в неявной форме всегда присутствует в сообщении. За всю историю существования человечества не появилось ни одной одинаковой истории, поскольку мы рассказываем их разным людям и более того, сами меняемся в процессе рассказа. Таким образом, осознавание помещает двух людей в отношения, которые возникли для некоторого эмоционального обмена, и позволяет лучше распознать как мою потребность в другом, когда говорю я, так и потребность во мне у другого. Даже простое присутствие другого  рядом уже меняет модус моего бытия, поэтому можно сказать, что вступая в отношения, я всякий раз создаюсь ими и точно также создаю другого рядом с собой. Соответственно, анализ контрпереноса, как реакций, возникающих в моем внутреннем мире, на то, что рассказывает клиент, оказывается важнейшим фундаментом для построения  терапевтического процесса. Осознавание позволяет прийти к очень простому и одновременно важному методологическому заключению, облегчающим ответ на многочисленные вопросы «И что мне теперь с этим делать?», часто возникающие у клиентов и ставящие в тупик процессуально ориентированного терапевта. Осознавание утверждает, что все, что нужно для ответа, уже находится в ситуации. Другими словами, осознавание высвобождает интенциональность, которая была заблокирована механизмами психической защиты и тем самым открывает путь к осуществлению творческого приспособления. Разумеется, это не отвечает на вопрос «Что мне делать с моей трудной ситуацией, с которой я пришел к вам и за решение которой я плачу вам большие деньги безрезультатно», но позволяет увидеть, что прямо сейчас можно прожить отмеренный сеттингом эпизод жизни более полно и ясно. Ответ на вопрос «Что делать...» приходит не через усилие превозмочь ситуацию, но обнаружить в ней себя как автора и агента изменений. Осознавание синонимично понятию «освоение». Оно позволяет прикоснуться к непосредственному опыту, который пусть во многом и опосредован предшествующей историей, но проникает в настоящее прямо сейчас, а значит, в него можно вносить изменения. И находить себя внутри того, что раньше считалось существующим снаружи – так, например, очень часто идентифицированный симптом отчуждается от жизненной ситуации и воспринимается как нечто враждебное, от чего необходимо освободиться. Но на самом деле логика гештальт подхода предполагает способность сделать симптом «своим». Можно бояться темного леса на окраине поселения и страдать от диких зверей, которые наносят неожиданные визиты, а можно сделать этот ландшафт частью обжитого пространства.  Осознавание в рамках гештальт подхода (также известное в виде термина awareness) имеет некоторые особенности, которые отличают его от понимания осознанности в других психотерапевтических школах. Главное, на мой взгляд, отличие состоит в том, что осознавание это не просто регистрация того, что со мной происходит в настоящий момент. Осознавание оказывается точкой вхождения в переживание. В медитативных практиках участники ретрита обучаются наблюдать за своими эмоциями как за некоторыми формами ума, не вовлекаясь в их проживание. В гештальт подходе мы можем видеть, как в непосредственном опыте здесь и сейчас проявляются незавершенные ситуации прошлого, которые обладают собственной логикой и нарушают способность тестировать реальность. Если говорить очень условно, то клиент в такой ситуации может только повторять травматический опыт, сопротивляясь возможности появиться чему-то новому. Осознавание позволяет обнаружить за этим избеганием интенцию (или потребность, если пользоваться индивидуалистической парадигмой), которая когда то не была реализована. Осознавание, таким образом, сопровождает весь путь, который необходимо пройти для получения нового опыта, который будет рождаться здесь и сейчас, то есть впервые.  В основе зависимого паттерна отношений лежит пограничная личностная структура, той или иной степени выраженности. Одной из характеристик пограничного расстройства, в свою очередь оказывается присущая ему диффузная идентичность, то есть неспособность выстроить интегрированное и непротиворечивое представление о себе. В контексте данной темы для меня оказывается существенным не наличие диффузной идентичности как некоторого отягощения клинической ситуации, а трудность сформировать это связное представление о себя непосредственно в ходе терапии (и, разумеется, в повседневной жизни). Даже если клиент обучается распознавать телесные сигналы, эта сфера длительное время остается отчужденной от остального опыта, то есть не учитывается при формировании целостного переживания. Эта проблема метафорически озвучивается так: «Я ощущаю то-то и то-то, но не могу этому доверять». Как будто зависимый клиент не способен вернуться к себе как к источнику психического возбуждения, а все время стартует с зависимой орбиты, которая описывает его функциональную отчужденную идентичность. Французский психоаналитик Жак Лакан углубляет понимание зависимого паттерна, вводя в представления о психическом развитии концепцию стадии зеркала. В двух словах она означает следующее. Субъект изначально приобретает свою идентичность в виде отчужденного образа. Мы идентифицируемся с образом себя в глазах другого, а то, как нас отражает значимый другой, может быть очень неконгруэнтно нашим ощущениям. Разница между тем, как я переживаю себя изнутри и то, каким мне приходится быть в системе социальных связей, которые меня определяют, может быть непреодолима в рамках зависимого поведения и тогда лучшим решением для сохранения отношений будет являться отказ от субъективной реальности. Как будто источник его психического возбуждения находится не в соматическом регистре, а исключительно в сфере воображаемых идентификаций. Осознавание как механизм терапевтических изменений предлагает сделать шаг назад, к истокам психического, который располагается в области телесного. Осознавание, таким образом помогает сократить пропасть между этими двумя измерениями, восстанавливая не только целостность опыта, но и его иерархию (любой психический опыт является формой и следствием соматического возбуждения). С точки зрения гештальт подхода одним из сущностных феноменов зависимого расстройства является потеря свободы выбора. Является ли состояние, в котором я себя обнаруживаю, следствием моего желания или избегания того, что оказывается непереносимым? Принимаю ли я форму своего присутствия в контакта с благодарностью и удовольствием, либо же обнаруживаю себя в ней внезапно, с переживанием невыразимой злости и беспомощности, как зверь, пойманный в надежную клетку? Осознавание настигает зависимого клиента в этой точке, когда он обнаруживает, что захвачен процессом идентификации, которым он не в силах управлять. Психоаналитики назвали бы это проявлением частичных объектных отношений. Чтобы овладеть желанием другого, которое направлено на частичный объект внутри меня, необходимо этим объектом стать. Таким образом, работа с зависимым паттерном во многом направлена на возвращение свободы для этих идентификаций и осознавание себя служит якорем, который не дает лодке с наблюдателем быть унесенной течением в далекое море аффектов и драйвов.    Следствием подобного расщепления (между тем, что я хочу и тем, что вынужден исполнять) оказывается любопытная ловушка, в которую попадает зависимый клиент. Это ловушка двойной вины, когда субъект чувствует себя виновным и за совершение действия и за бездействие. Хотя на самом деле это чувство вины связано с одной связкой феноменов, которые проистекают из внутриличностного расщепления, а именно – идеализацией и обесцениванием. Зависимый клиент может отказываться от действия, потому, что не может сделать это достаточно хорошо (вина за действие), а после этого затевать преследования за этот отказ. Другими словами, освобождение от психического напряжения внутри зависимых отношений невозможно – любой выбор приводит к актуализации противоположного, не интегрированного в структуру психики, опыта. Именно поэтому объектом выбора оказывается не следование своей истине в виде аутентичного осознавания потребностей, а стремление к наиболее одобряемому ролевому поведению, поскольку это гарантирует снижение тревоги. Таким образом, «выбор делается» в сторону наименьшего эмоционального напряжения, связанного с переживанием своей инаковости в контакте. Кавычки в последнем предложении поставлены неслучайно, поскольку выбор делается автоматически, без участия психического аппарата. Выбор делается не субъектом, а его окружением. В гештальт подходе эта ситуация хорошо описывается с помощью теоретического аппарата концепции Self. О некоторых феноменах мы уже говорили выше, используя для описания зависимого паттерна понятие частичных объектных отношений и несоответствие идентичности и аутентичности. Скажем о том же самом, но с другими акцентами. Self процесс описывает систему контактов, в которой участвует субъект. Личность в этом представлении оказывается  результатом отношений. То есть мое якобы неизменное ощущение себя сильно определяется тем контактом, в который я вступаю. Ощущение себя, в свою очередь, складывается из телесных сигналов (так называемая функция Id) и представлений о себе (функция Personality), которые складываются в целостную идентификацию (функция Ego). Похоже, что в зависимых отношениях финальная идентификация, внутри которой субъект обнаруживает себя в контакте, имеет травматическую конъюнктуру. Травматическая из-за того, что она негибкая и диссоциированная. Например, когда один из партнеров в конфликте начинает ощущать себя маленьким и беспомощным, ему не удается выйти за пределы этой идентификации и получить доступ ни к телесным ресурсам актуального момента, ни к жизненной истории, в которой он земную жизнь прошел больше чем наполовину. Поэтому очень актуальным оказывается вопрос – каким образом можно вернуть Self процессу способность возвращаться от травматической «структуры» к творческой?  Концепция Self процесса, в том числе, очень ясно описывает, почему терапевтические отношения вообще возможны. Функция Ego, как носитель финальной идентификации, которой я присутствую в контакте (или которая вызвана контактом, чтобы перейти от индивидуалистической парадигмы к полевой) в момент здесь и сейчас является концентратом всего жизненного опыта и служит выразителем некоторой потребности в развитии, которая разворачивается в терапии. Контакт это и есть изменение. Важно лишь обустроить его таким образом, чтобы он не служил целям травматического повторения и отыгрывания, а давал возможность для создания новых творческих идентификаций. Терапевтическая ситуация фактически оказывается тренировкой присутствия в контакте и открытости для взаимодействия, рождающего впечатление, что как раз и является недоступной роскошью в зависимых отношениях. Травматическая конъюнктура Self оказывается фоном, который создает определенный способ контактирования, то есть фигуру. Изменения возможны за счет того, что фигура и фон находятся в реципрокном взаимодействии - не только изменение фона меняет фигуру, но и изменения, которые случаются с фигурой, меняют фон, на котором она появляется. То есть, экспериментируя с формой терапевтического контакта здесь и сейчас, можно вносить изменения в долгосрочный фоновый опыт, который в свою очередь формирует новую фигуру в следующий момент времени.  
Подробнее
Терапия как погружение в реальное
В этом тексте я бы хотел поделиться некоторыми соображениями относительно несодержательного аспекта психотерапевтической практики, того, что связано с ее бэкграундом и что, на мой взгляд, отражает уникальность этого подхода по сравнению с другими видами человеческих коммуникаций.     Сначала хотелось бы описать вещи очевидные для того, чтобы потом перейти к менее очевидным и и даже совсем противоречивым. Первый шаг, который надлежит сделать в этом направлении, будет отражать отношение объекта и субъекта психотерапии. В бытовом представлении, которая во многом отражает взгляды традиционной медицинской модели, клиент является объектом для терапевтического воздействия. Его необходимо улучшить путем исправления неадекватных личностных характеристик. Соответственно, терапия оказывается методом избавления от психического страдания, которая своей целью ставит достижение так называемого здоровья, то есть комплексного психического, физического и социального благополучия. Коварность такой задачи обнаружил еще Будда Шакьямуни, который в качестве основы для духовной практики избрал признание страдания, а не обещание Нирваны. Другими словами, если целью терапии оказывается избавление от чего-то путем, говоря современным языком, отреагирования, то это напоминает попытку ребенка спрятаться, закрывая глаза ладонью.   Для психотерапевтического дискурса, как и для любой другой деятельности, характерен свой собственный язык и терапевтическую позицию можно обнаружить на основании вербальных маркеров, которыми она обозначается. Например, слова, расширяющие понятие “воздействие” - улучшение, исправление, доведение до счастья - не встречаются в рамках терапевтического дискурса, поскольку они действуют на территории реальности, а терапевтический сеттинг отделяет пространство символического от повседневной жизни. Именно поэтому терапевт не дает советов, поскольку советы и рекомендации вторгаются за пределы символического. В терапевтических отношениях можно услышать слова, близкие по значению к понятию “исследование” - интерес, возбуждение, желание. То есть как раз те, которыми мы редко оперируем в повседневной жизни.   На следующем шаге по направлению к описанию психотерапевтического дискурса мы признаем, что клиент не является объектом воздействия, а оказывается в статусе субъекта. Но субъектом чего именно он становится? И где тогда находится знание о благе клиента, если мы оставляем представление о том, что этим знанием обладает терапевт, на предыдущем шаге? Ведь мы помним, что идея улучшения, а значит, концепция о конечной точке развития, не работает. Клиент приходит на терапию потому, что он достиг предела некоторых представлений о себе и придя на сессию, обнаруживает, что этих знаний нет и у терапевта. Не заводят ли нас подобные размышления в тупик и дискредитируют психотерапию, утверждая ее в статусе бесполезной и бессмысленной деятельности?   Попробуем разобраться в этом вопросе. Клиент прежде всего является субъектом своего бессознательного. Это предположение требует расшифровки. Вообще, визит к психотерапевту оказывается первой легализацией бессознательного, признание того, что есть нечто, выходящее за пределы сознательного контроля. Клиент говорит, что он многое пробовал, но это не помогает или изучал тему, но знание не меняет поведение или отношение. Однако в дальнейшем эта легализация не получает своего развития, более того, именно она подвергается интенсивному отрицанию в ходе терапии. В общем виде это сопротивление можно охарактеризовать так - клиент пытается контролировать бессознательное, а не использовать его как попытку расширить свои представления о себе. Другими словами, относится к своему бессознательному как к объекту, над которым, опять же, необходимо провести некоторые манипуляции.   В этом смысле, самыми сложными клиентами оказываются те, кто сам является терапевтом. Терапия с позиции клиента не имеет никакого отношения к терапии с позиции терапевта, потому что они относятся к разным регистрам психического. Чтобы проиллюстрировать эту мысль, обратимся для начала к статусу бессознательного. С легкой руки Хайдеггера бытие было отделено от сущего. В этом акте заключается философское обоснование двойственности. Сущее в ней выступает как некий умопостигаемый объект, как то, о чем можно помыслить или по отношению к чему можно занять какую-либо позицию. Бытие, в свою очередь, оказывается условием такового познания и его возможностью. Сущее вытекает из бытия и, в упрощенном представлении, является его редукцией. Метафорически выражаясь, если сущее оказывается  изображением из недр волшебного фонаря, то бытие - его оптическая система и источник света.   Сознательное в своею очередь относится к бессознательному, как сущее к бытию. Мы можем постигать бытие только как изменения сущего. Парадокс этого познания заключается в том, что агент рефлексии находится в сознательном, тогда как психические защиты направлены на то, чтобы сохранять сознательное в стабильности, не пропуская в него ничего, что отличалось бы от его текущего устройства. Поэтому бессознательное вынуждено проявляться в обход сознательного, минуя его систему безопасности и цензуры. Так появляется симптом, как форма контрабанды и послание, которое необходимо прочесть до того, как с ним начнут бороться, в том числе и с помощью психотерапии, ориентированной на облегчение состояния. Психотерапия, ориентированная на исследование, поддерживает присутствие бессознательного в кадре, и тем самым снижает вред от симптома, который является вторжением бессознательного, порой разрушительным для обычной жизни.   Каким образом это происходит? Бессознательное стремится к тому, чтобы быть услышанным. Клиент всеми способами затыкает уши и в тот момент, когда его усилия терпят крах, приходит к психотерапевту за тем, чтобы он стал союзником в его борьбе против этого гвалта. Но вместо этого встречает предложение не избавляться от звука, а отрегулировать эквалайзер для того, чтобы звучание стало более членораздельным. Несмотря на исследовательский ресурс этого послания, оно выглядит чрезвычайно агрессивным. Ведь оно идет вопреки здравому смыслу и жизненному замыслу клиента. Терапия, в некотором смысле, мероприятие не только бесполезное, но и вообще противоестественное, поскольку оно ставит организацию психической жизни клиента с ног на голову. Там где обычно он привык закручивать гайки, следовать логике и сохранять контроль, ему предлагается прямо противоположное - фантазировать, впечатляться и не соглашаться. Терапевтическая ситуация это изнанка обычной жизни.   В обыденном представлении (медицинской модели психотерапии, ориентированной на избавление от страдания), терапевт сражается с симптомом, заставляя последний отступить и освободить дорогу к предполагаемому благополучию. Я попытаюсь вывести терапевта из образа благородного рыцаря, который превозмогает сопротивление чудовищ бессознательного. На самом деле, все обстоит прямо противоположным образом - терапевт обслуживает симптом как послание бессознательного, терапевт выполняет работу симптома и “борется” скорее с сознательным клиента, которое пытается остаться незатронутым и не впечатленным.      Терапия предлагает клиенту очень серьезный вызов. Бессознательное нельзя обнаружить, находясь в сознательном. Эту особенность бессознательного очень хорошо описывает психический регистр, который у Лакана называется Реальное. У Реального, в отличии от реальности, как определенной картины мира, вообще нет возможности быть понятым; это то, что ускользает от понимания, то что составляет фундамент для любого концептуального знания -  отсутствие полной завершенности. Бессознательное это хаос и пульсация драйвов. Эти драйвы нельзя понять как некоторой объект, отдельный от личности. Их можно описать только в виде эффекта, который они производят в сознательном. Другими словами, чтобы познакомиться с бессознательным, для начало необходимо отдаться его драйвам, а затем, задним числом, зарегистрировать состоявшиеся изменения.   Об этом проще писать, чем пытаться осуществить. Потому что погружение в бессознательное означает отказ от всего, что прикрепляет нас к реальности. На какое то, к счастью, ограниченное, время сессии клиенту предстоит отказаться не только от привычных представлений о себе, но даже от знакомых чувствований и ощущений. В каком то смысле терапия это жертвоприношение и демо-версия суицида. Это цена, которую необходимо заплатить за изменения. И с одной стороны, это то, что клиенту приходится совершить в одиночку, ибо никто не способен сделать это за него. С другой - и эта мысль сильно поддерживает - такая же история случается и с терапевтом.   Здесь мы делаем еще один шаг - субъект бессознательного может обнаружить себя только в диалоге. Терапевт и клиент двигаются не вместе, а в противоположных направлениях. Если клиент пытается понять и тем самым исключает возможность понимания, поскольку оно лежит за пределами того инструмента, которым он для этого пользуется, то терапевт старается как можно дальше не понимать и тем самым приносит понимание, которое появляется как результат присутствия в хаосе, как осадок этого усилия. Такой вот трудноформулируемый парадокс. Но для того, чтобы не понимать, терапевт также должен быть впечатлен своим бессознательным, которое реагирует на бессознательное клиента.   Клиент приходит к терапевту, как с субъекту, предположительно знающему то, о чем не знает клиент, за истиной, в которой он большего всего нуждается, потому что вопрос идет как бы из-за пределов его идентичности. Что-то, находящееся за границами моего знания о себе, взывает к тому, кто его ищет, для воссоединения и успокоения. И с одной стороны, у терапевта нет того знания, за которым к нему приходят. Нет в виде чего-то готового, о чем можно рассказать и, если получится, понять. Но у терапевта есть метод, с помощью которого это знание можно добыть - путем охваченности переживанием, обнаружения себя там, где еще не существует слов. Между этими двумя состояниями очень большая дистанция, они не взаимодействуют друг с другом напрямую. Терапия это способ преодолеть пропасть между известным и невыразимым и наладить обмен между этими противостоящими регистрами психической жизни. Знание, которое ищется, принадлежит не терапевту, но бессознательному клиента. Эта истина проявляется в терапевтических отношениях, как фотокарточка в свете красной лампы. Терапевт оказывается тем местом, куда направляется знание клиента о себе и с которого оно может быть увидено.     Итак, подведем некоторые итоги. Бессознательное невыразимо, но попытка его символизировать оборачивается развитием, как синонимом углубления. Либо мы заглядываем в бессознательное на терапевтических сессиях, через усилие и психическую работу, либо оно проявляется через симптом, без усилий, но с разрушительными последствиями. Терапия это пространство для соприкосновения с бессознательным и это ее главная и основная задача. Несмотря на присущий ей ресурс изменений, метод, который она для этого предлагает - противоестественен и неприятен. В психотерапии, к сожалению, отсутствует романтический хэппи-энд - она не приводит к финальной интеграции, но поддерживает движение, у которого нет завершения. Она не сглаживает противоречие, но, наоборот, поддерживает его пульсацию. С другой стороны, мышление, как человеческий феномен, так же противоестественно, то есть избыточно и не необходимо. Поэтому психотерапия парадоксальным образом оказывается необязательной, но важнейшей практикой, поскольку она поддерживает усилие по утверждению себя. И это утверждение направлено не на достижение некоторого окончательного и полного знания о себе, а в совершенно противоположном направлении - к иронии относительно возможности это осуществить. Парадоксальное утверждение себя в непостоянстве и готовности к изменениям.             
Подробнее
Символическая функция терапевтического сеттинга
На Зимней школе-2017 Московского Ггештальт Института мы с Таней Клешковой провели мастерскую, которая называлась "Фантазия и символ". На ней мы пытались осмыслить то,что происходит в терапевтических отношениях с точки зрения концепции о символизации. Конечно, у концепций нет никакой точки зрения,но если смотреть на происходящее из определенной перспективы, можно различить интересные нюансы и акценты и присвоить это видение себе. Предлагаем вашему вниманию текстуальную обработку того,о чем мы хотели сказать,говорили и/или не смогли сформулировать в тот момент. Участники диалога - Максим Пестов, далее МП и Таня Клешкова, далее ТК.      ТК - Чем терапия отличается от обычного разговора двух людей? О том, что такое терапия и что происходит в терапевтическом кабинете много обсуждается как на обывательском уровне, так и среди терапевтов. В первом случае - потенциальный клиент не понимает как простая беседа может ему помочь. Среди терапевтов же в ходу интроецированные объяснения чем хороша терапия и как она работает. В этом диалоге умозрительным клиенту и терапевту довольно трудно встретиться, так как предмет описания - механизм терапии и ее результат - неовеществлен, не представлен во внешней реальности. Так в чем же специфика отношений терапевт-клиент?   МП - Когда заходит речь о терапевтических отношениях, интуитивно мы понимаем, что эти отношения включают в себя довольно широкий спектр взаимоотношений - они символичны, потому что обмен внутри них происходит на разных уровнях. Можно сказать, что в этих отношениях есть пласт реальный, который можно наблюдать со стороны - два человека некоторое время сидят и, как правило, разговаривают, и пласт символический, который не виден явно. И именно этот второй слой создает то, ради чего эти отношения организуются - невидимое пространство для изменений. Попробуем понять, что именно делает из человеческих отношений отношения терапевтические и на чем полезно делать акцент в обустройстве собственной терапевтической практики.   ТК - Да, похоже важно найти личные значения, слова для определения этого невидимого символического уровня, который определяет терапевтическое пространство.   МП - Начнем с того, что определим границы терапевтических отношений. Формально терапевтические отношения возникают, когда два человека регулярно встречаются на нейтральной территории для того, чтобы один из них мог в течении определенного времени говорить о себе. Для того, чтобы этот процесс мог начаться, этим людям необходимо заключить контракт. Существует распространенная точка зрения о том, что контракт нужен для того, чтобы защитить и обеспечить стабильность терапевта. Это действительно так, однако, мне кажется контракт не менее, а может быть и более, важен и для клиента. Контракт мы заключаем с сознательной частью клиента и тем самым препятствуем отыгрыванию бессознательных реакций в отношении терапевта. Например, при нарастании сопротивления клиент “вынужден” сохранять регулярность встреч и приносить свои реакции на сессию, и работать с ними там, где они возникли. Таким образом, контракт концентрирует бессознательное клиента в рамках терапевтических отношений и тем самым не позволяет сбрасывать психическое напряжение в других сферах жизни. С помощью контракта мы проясняем и усиливаем конфликтное поле. У человека есть три основных способа регулировать оргазмическое напряжение - мы можем отреагировать через действие или соматическое “короткое замыкание”, либо же использовать для переработки психического возбуждения свою психику. С помощью контракта мы увеличиваем присутствие мышления в психической жизни клиента, мышления как способа создавать репрезентации, то есть придавать смыслы происходящему.   Контракт создает границы сеттинга. Терапевтические отношения включают в себя два важнейших элемента - сеттинг (буквально установки, правила работы) как психический контейнер для переработки и содержимое этого контейнера. Про содержимое - мышление клиента - мы уже говорили, попробуем сказать несколько слов о самом контейнере. С одной стороны, сеттинг создает условия для терапевтического процесса - границы, время, оплата и т.д. - с другой, сам становится участником отношений, буквально третьим в паре клиент- терапевт. Это происходит благодаря целому ряду феноменов. Первое, что приходит на ум - сеттинг гарантирует обратимость терапевтической регрессии, то есть того измененного состояния сознания, которое неизбежно возникает в ходе работы. На сессии мы можем позволить себе быть любыми, потому что понимаем, что это не навсегда. Мы знаем, что границы сеттинга это те хлебные крошки, которые помогают нам вернуться обратно, в наш реальный мир, правда всякий раз чуть более другими. Далее, сеттинг в силу своей предсказуемости и повторяемости является метафорой раннего материнского холдинга, сеттинг это забота в чистом виде, готовность присутствовать и быть внимательным к тому, что происходит у клиента. С помощью сеттинга клиент оттормаживает непосредственное удовлетворение влечений, переводя эту потребность в символическую зону психической переработки, тем самым развивая собственную способность заботиться о себе. С помощью сеттинга мы конструируем отсутствующий опыт заботы, который можно интроецировать. Благодаря сеттингу бытие клиента фокусируется вокруг процесса символизации, то есть установления связей между элементами своего опыта и, соответственно, своей идентичности. И наконец, развернем эту мысль позже - сеттинг становится той зеркальной поверхностью, от которой приходит отражение, в котором нуждается клиент; сеттинг инициирует движение символических структур клиента и с помощью терапевта обеспечивает их развитие и завершение.   ТК - Выходит, контракт - сознательный акт взаимодействия между клиентом и терапевтом, результат договоренностей о дальнейшей работе, шаг к альянсу. А сеттинг, включенный туда терапевтом - то, что необходимо для разворачивания бессознательного клиента. Сеттинг представляет принцип реальности - с одной стороны( фигура Отца). Он может быть атакован клиентом, чтобы избежать проявления прямой агрессии к терапевту (репрезентации первичного объекта), или прилежно соблюдаться, иногда, чтобы получить одобрение. С другой стороны, сеттинг - конструкт, воспроизводящий отношения с родителем за счет регулярности, предсказуемости, наличия стабильного заботящегося объекта. Именно поэтому важна регулярность встреч в одно и то же время, в том же месте. Таким образом, сеттинг - необходимое условие во взаимодействии клиент-терапевт, это почва для возникновении символа и активизации символизирующей функции терапевта и клиента. Сеттинг - феномен, отличающий терапию от любых других отношений, это то, что позволяет терапии случиться. Он же создает “лабораторное пространство”, в котором могут быть размещены, сконцентрированы личные феномены клиента, в беспорядочном виде растекающиеся в потоке его обыденной жизни.   МП - Теперь, удерживая во внимании то, что в терапии мы поддерживаем работу мышления, отойдем на некоторое время от сеттинга и рассмотрим как появляется психика. Младенец на раннем этапе развития вообще не нуждается в психическом аппарате. Младенец нуждается в удовлетворении организмических потребностей, которые локализованы в теле. Пока он находится в симбиотических отношениях с матерью, они удовлетворяются автоматически. Сложности начинаются, когда мать перестает постоянно присутствовать рядом и удовлетворение потребностей задерживается на некоторый срок. Если потребность не удовлетворяется сразу, в организме возникает некоторое напряжение. Для того, чтобы с ним справиться, младенец опирается на опыт предыдущего удовольствия, задействуя так называемый галлюцинаторный тип удовлетворения желаний. Спустя некоторое время этот способ исчерпывает свои возможности по удовлетворению потребностей, поскольку он всего лишь реанимирует прошлый опыт. Дальнейшее развитие ребенка требует новых решений для регулирования напряжения. Таким образом, психика появляется в ответ на необходимость справляться с возбуждением в отсутствии опекающего объекта.   ТК - Да,галлюцинация - прародитель фантазии и символа - помогала пережить некоторую отсрочку в удовлетворении, как пелена прикрывала от боли и невыносимой фрустрации. Можно сравнить этот процесс, для наглядности, с фантазированием взрослого. Мы можем долгое время о чем-то фантазировать, расплываясь в улыбке, плавая в мире грез, но рано или поздно то “утешение, поглаживание”, которое выполняла фантазия перестает устраивать, возникает ясное ощущение неудовлетворенности и злости от отсутствия чего-то важного в своей жизни. И когда это напряжение удается заметить, пережить, принять - возможен скачок через активные внешние действия по удовлетворению потребности, что и означают переход на следующий этап развития. Как уже говорилось выше, ядро психики - результат первичного опыта переживания  боли в отсутствии опекающего объекта. Галлюцинация - аутичный способ справиться с напряжением. Она претерпевает значительные изменения, когда появляется Другой. Так мы делаем шаг к знакомству с символизацией в истории развития психики.     МП - Психика возникает и как реакция на автономию и как условие для ее развития. Новым способом, который совершает эволюционный скачок в развитии психики как платформы для дальнейшей субъективации, оказывается процесс, который называется символизация. Поскольку про нее написано достаточно много, обозначим в этом явлении только некоторые черты, необходимые нам для понимания терапевтической работы как пространства для развития символической функции клиента. Во-первых, символизация это то, что создает репрезентацию, то есть представленность в психике тех событий, в которых мы участвуем. Символизация связывает наше тело с психическим аппаратом. Телесно мы включены во все, что происходит вокруг, но для того, чтобы это участие попало в психику, требуется проделать специальную работу. Если эта работа проделана абы как, возникает, например, травматический опыт, когда большой объем телесного возбуждения не переработан психически. Символизация, в некотором смысле, отвечает за формирование гештальтов, то есть целостных, законченных форм опыта. Если символизация не завершается до конца, она требует завершения через травматическое повторение или соматическое изображение.   Во-вторых, символизация не повторяет опыт, как делает это галлюцинирование, но обогащает его. Младенец учится символизировать, когда мать дает отклик на его потребность и тем самым, придает ей смысл. Она невербально говорит ему: ты сейчас хочешь это. Условно говоря, в начале психической жизни все работает задом наперед, не так как это обстоит у взрослого человека. Понимание того, что я хочу, возникает после удовлетворения, а не до него. И таким образом, в символе встречаются две инстанции - желание ребенка и желание матери. И то, что в дальнейшем помещается во внутрь, отличается от исходного материала, оно преображается ответной реакцией. Важная деталь - символизация происходит в присутствии Другого, который угадывает желание и придает ему форму, тем самым транформируя его; другими словами, через символизацию мы получаем чуть больше, чем мы просили. Эта разница между моим желанием и желанием Другого, или другими словами, между запросом и ответом, и рождает возможность для развития. В этом смысле, я и Другой должны где то не совпадать, пусть на йоту, но выходить из слияния, поскольку в противном случае автономия заменяется на поглощение.     ТК - Выходит, символизация постоянно усложняет, наполняет психическую структуру через взаимодействие, выстроенное с Другим. В символе всегда есть след Другого - это результат со-творчества.   МП - Если в начале психического развития символизация формирует психику, то в дальнейшем, и это имеет непосредственное отношение к психотерапии, она ее непрерывно реорганизует. Как известно, развитие происходит через травму. Психика должна пережить два важнейших кризиса раннего этапа развития - преодоление симбиоза и вступление в диадные отношения, а затем переход в отношения триадные. Для того, чтобы осуществить этот переход, психика вынуждена особым образом трансформироваться. В первом случае она обучается формировать с помощью символизации внутренние объекты и отказываться от идеи всемогущего контроля, во втором - подвергается процедуре форматирования со стороны символического порядка и приходит к необходимости вытеснения. Этот последний процесс осуществляется в рамках Эдипальной ситуации, которая через идентификацию с Я-идеалом, формирует представление о том, кто я такой. Здесь мы приходит к важной роли символической кастрации, которая отделяет Я от не-Я, вытесняя последнее в бессознательные структуры. Эдипальная ситуация фактически диктует то, каким я должен быть и каким не должен и это происходит довольно насильственно по отношению к психике. Собственно, это и есть травма, когда некогда целостная поверхность опыта выворачивается наизнанку и фрагментируется. Таким образом, личность включается в социальный контекст какой-то одной своей частью, или другими словами, взгляд со стороны символического порядка видит ее под определенным углом, а затем она обучается воспринимать эту точку зрения как собственный образ.   Теперь вернемся обратно к сеттингу как к метафоре материнского холдинга. Можно сказать, что развитие психики неизбежно связано с отчуждением некоторого объема психического материала. Травма развития стремится к своему исцелению.  Могу предложить несколько романтическое определение психотерапии как процесса возвращения утраченного. Терапевт, подобно контейнирующей фигуре, распознает несимволизированное бессознательное послание клиента и придает ему форму своего впечатления. Содержание клиента становится доступным для ассимиляции в обложке терапевтического отклика. Это значит, что символизация клиента запускается символизацией терапевта. Чтобы что то было усвоено, оно должно сначала распознаться Другим. Есть очень интересная мысль, что терапевтическое взаимодействие строится на балансе того, что не говорится и того, что может быть из этого понято. Новизна происходящего для клиента определяется объемом контейнера терапевта, способного вместить в себя не только то, что говорится, но и то, что нуждается быть сказанным, для начала, в его реакции, его речью. Терапевт дает голос безмолвному. Символ это место встречи двух психик, это не готовый ответ, но влияние ответа на вопрос. Символ это переходный объект между запросом и откликом, переходный, потому что чужой опыт невозможно присвоить, но только переработать. Отклик терапевта похож на выстрел с упреждением, это обращение из того места, где клиента еще нет, но уже есть его интерес, его неосознанный взгляд. Символ это возможность, а не инструкция или описание. Подобно тому, как в буддизме можно описать природу ума, но нельзя заставить ее ощущать, так же и символ требует от клиента некоторой работы, которая может и не состояться.   ТК - Как терапевт запускает процесс символизации? Через символизацию собственного бессознательного в терапии. Те фантазии, ассоциации, отклики, которые рождаются в терапевте должны быть им обработаны и названы. Томас Огден в своих работах говорил о важности “бредить”в процессе сессии, чуть отчуждаясь от текста клиента, прислушиваясь к себе, находя слова и образы для неясных переживаний. Как осуществляется символизация собственного психического материала? Здесь важно сказать о первичном и вторичном процессе мышления. Первичный - это наше бессознательное, все что было вытеснено, плавает в безвременной и внепространственной среде, существующей по принципу удовольствия. Первичный процесс мышления как и бессознательное фантазирование, отражающее содержание наших импульсов, происходит постоянно. К нему относятся сновидения, оговорки, отвлеченные фантазии, грезы наяву. Вторичный процесс мышления живет согласно принципу реальности, подчиняется законам логики, грамматики. Это образы, облеченные в слова и встроенные в актуальную реальность  Символизация - преобразование первичного процесса мышления во вторичный, вербализация  вытесненного. Выходит, между первичным и вторичным процессом должен быть активизирован некий “мостик”. Когда есть доступ к бессознательному через метафоры, фантазии, ассоциации. Но бывает и так, что “мостик” на ранних этапах развития был подорван как в случае с ранней сепарационной травмой. Тогда процесс символизации крайне затруднен - невозможно сформировать, символизировать внутренний объект, внешнее сделать внутренним. Напряжение в таком случае не может быть названо и встроено в психический опыт. Все, что остается в таком случае - справляться с аффектом через соматизацю или отыгрывание. Символ, как клапан, который аффект преобразует в суть, не может быть сформирован.    МП - В лакановском психоанализе клиент обращается к аналитику, как к лицу, предположительно знающему то, в чем он нуждается.  В ходе наших рассуждений неизбежно возникает вопрос - а какой источник знания существует у терапевта? И как он может быть полезен для разных клиентов, если он один? Неужели терапевт что-то знает о клиенте еще до того, как он придет? И как соотносится такое отношение клиента к фактическому знанию, то есть к опыту, квалификации и профессиональной осведомленности? Для начала ответим на последний вопрос, и ответом будет служить одно слово: никак. Знание терапевта о клиенте находится не в терапевте, а в том фантазме, который клиент по отношению к нему разворачивает. Задача терапевта и сложна и, одновременно, проста - ему необходимо оказаться в центре клиентского невроза и привести в движение бессознательную массу, которая нуждается в символизации. Если функция кастрации заключается в том, чтобы отщепить некоторую часть невозможного в то время опыта и поставить запрет на его символизацию, тогда функция терапевта, в метафорическом смысле, анти-кастрационна.   Другими словами, все самое важное происходит на другой сцене. Клиент в первую очередь нуждается в трансцендировании, в выходе за привычное понимание себя как места вынужденного обитания, в которое его не приглашали, но в котором он себя внезапно обнаруживает. Для того, чтобы что-то вернуть, необходимо почувствовать отчуждение от того, что есть и тем самым обнаружить нехватку себя. Подобно тому, как в буддистской психологии Я - все то, что не есть я (как набор отформатированных паттернов), так и в терапии вначале необходимо обнаружить себя как чужого, как имеющего другие желания, исходящие из иного места. Другие не в смысле формального отличия, но имеющие бОльшую экзистенциальную погруженность. Задача терапевта не в том, чтобы избавить клиента от симптомов, с которыми тот себя идентифицирует, но пробудить в нем интерес к своей скрытой психической жизни. Точнее, создать условия для ее проявления. Итак, символизация в терапевтических отношениях создает потенциальное пространство для изменений. Это пространство, в котором отсутствует поглощенность (своим опытом) и захваченность (чужим влиянием). Это разреженное пространство; пространство, где  обнаруживается отсутствие, которому в дальнейшем придается некоторая форма. С помощью символизации, то есть обогащения представлений о себе, создается особая структура потенциальности, которая начинает менять реальность. Мы не создаем концепции о реальности, но мы выводим реальность из концепций. Вспомним миф об Эдипе. Изменения начинаются с вопроса, заданному оракулу, который знает будущее, но это будущее становится возможным только тогда, когда о нем вопрошают. На настоящее влияет то, чего еще нет, но к чему клиент обращается, как к отчужденной части себя самого. Терапевт, таким образом, оказывается зеркалом, которое отражает несуществующее, но возможное.   Каждый из нас манипулирует реальностью с помощью символов, то есть разыгрывает с помощью внешних объектов свой внутренний бессознательный сценарий. Мы одновременно живем как будто бы в двух мирах - один из них наполнен рациональностью и ясностью, а второй кажется хаотичным и запутанным. В первом обитает то, что мы называем своей личностью, а второй часто оказывается ее жестоким хозяином, от которого хочется освободиться. Но не стоит этого пугаться, поскольку бессознательные процессы всего лишь отражают внутреннюю, более фундаментальную,  логику, которая нуждается в развертывании и интеграции. Иногда пропасть между этими двумя состояниями кажется непреодолимой. Задача терапии, таким образом, заключается в соединении этих двух миров и установлению связи между ними.     Символизация это получение опыта “задом наперед”, когда ответ на вопрос “что я хочу?” находится не в начале пути удовлетворения потребности, а в его финале.  Прошлое связывается взглядом из будущего и в символическом пространстве будущее определяет прошлое, а не наоборот. Можно сказать, что сознательное это будущее время бессознательного, у которого пока еще нет формы. Терапевт метафорически напоминает радиоприемник, который сначала улавливает волну от радиоточки, а затем усиливает ее и транслирует передачу в громкоговоритель. Тогда логичным становится  требование “незнания” со стороны терапевта, поскольку преждевременное понимание приводит к торжеству логики здравого смысла и не порождает ничего нового. Символический обмен перемешивает слои бессознательного клиента и терапевта - клиент словно бы видит сон, в котором терапевт отражает его неосознаваемую потребность и пробуждение ото сна, то есть завершение сессии согласно принципам сеттинга, оставляет клиента с воспоминанием о том, чего еще не случилось.     И, последнее. Сеттинг в терпевтических отношениях является символическим отцом между принимающим ребенком и кормящей матерью. Эта символическая прослойка является профилактикой поглощения ребенка матерью в погоне за идеалом непосредственного удовлетворения внутри симбиотических отношений. Сеттинг оказывается цензурой, возвращающей мать к отцу, к другим клиентам или сообществу. Сеттинг не позволяет терапевту использовать клиента для своего нарциссического расширения.      ТК - Если тема Вас вдохновила, можно почитать следующую литературу:   Вейкко Тэкхэ "Психика и ее лечение" Ф.Тайсон "Психоаналитические теории развития" Андре Грин "Аналитик, символизация и отсутствие в аналитическом сеттинге" Томас Огден "Мечты и интерпретации" Ж-М. Кинодо "Приручение одиночества" Рене Руссийон «Работа символизации» МП - Спасибо зха внимание)  
Подробнее
Символические отношения
В этом тексте я хотел бы коснуться такого аспекта терапевтических отношений, который связан с желанием и соблазнением. Что делает терапевта привлекательным для клиента и создает возможность для осуществления длительных отношений? Что заводит пружину этих отношений, которые не сводятся только к разрешению психологических трудностей? Почему терапевтические отношения становятся лабораторией по исследованию того, что как будто бы не существует, но оказывается  важнее, чем ожидаемое облегчение страданий или возможное счастье?     Любые отношения так или иначе просмотрены на стремлении обладать. Каждый из нас, находясь в отношениях на что-то претендует, потому что якобы обладает правом  и это право по умолчанию не оспаривается. Терапевтические отношения это особый вид отношений, поскольку в них право требовать ограничено фактором времени и денег. Терапевтом, как и клиентом, нельзя обладать и поэтому их отношения целиком переходят в разряд символических. Терапевтические отношения это отношения между двумя символами на равно удаленном расстоянии от своих объектов. Это отношения не между реальными людьми, а отношения двух галлюцинаций друг с другом.   Если терапевт соблазняется и вместо символического удовлетворения потребности клиента удовлетворяет ее реально, например, спит с клиентом или чего хуже, дает совет или работает с линейным запросом, он травмирует клиента тем, что снижает степень его желания, буквально, гасит его витальность     Вместо того, чтобы поддерживать напряжение, необходимое для роста, своим ответом он травмирует клиента тем, что снижает степень выраженности его желания. Не отвечает на вопрос, но убивает возможность их задавать.   Терапевтическая работа начинается с попытки символизировать то, чем кажется, можно обладать - симптомом или терапевтом. Обладание собой оставляет голодным, тогда как поглощение терапевта остается неосуществимом - в этом месте психотерапия позволяет появиться прибавочному наслаждению от лучшего узнавания себя с его помощью.  Для этого, разумеется, клиент должен быть очарован терапевтом.   Желание клиента направлено на невозможное и поэтому оно не может быть удовлетворено до конца.     Символическое появляется только в случае запрета и этим запретом становятся границы отношений, галлюцинаторный процесс запускается отказом от обладания. Клиент может хотеть от терапевта того, чего него нет, но он не может это взять напрямую, а только извлечь недостающее из промежуточной символической зоны, для создание которой необходимо приложить усилие. Например, пережить разочарование.   Клиент не может вылечиться об реального терапевта, галлюцинация становится необходимой надстройкой над реальностью, поскольку с ее помощью желаемое принимает наиболее ясную форму. Это то, что клиент создает для себя, отталкиваясь от реального для обнаружения того, что без него не существует. Промежуточная символическая зона заставляет создавать, не удовлетворяясь готовым. Инфантильный запрос это попытка что то присвоить, не помещая это в психическую реальность. Стать здоровым, оказаться в ином опыте, обладать желаемыми качествами минуя процесс галлюцинаторной трансформации реальности. Галлюцинацию запускает утрата возможности непосредственного обладания. Галлюцинация клиента больше того, что терапевт может дать и именно она создает усилие и возможность для изменений.   Точно также как клиент соблазняется желанием взять, так и терапевт соблазняется желанием отдавать. Суть взаимного соблазнения такова: клиент и терапевт не могут не вступать в отношения, но они и не могут дойти в них до обладания друг другом. В этом состоит фундаментальное отличие этих отношений от всех остальных. Судьба галлюцинации состоит в том, чтобы быть впоследствии присвоенной. Галлюцинирование необходимо для того, чтобы не довольствоваться первым попавшимся удовлетворением, а создавать для себя персональный смысл.   Для того, чтобы изменения могли происходить, терапевту и клиенту необходимо попасть и освоиться в промежуточном символическом пространстве. Им обоим приходится заново изобретать уникальный язык для того, чтобы получить доступ к разделенным переживаниям.   С помощью галлюцинаций мы присваиваем не то, что предлагает реальность, а то, что нам действительно необходимо. Невозможность обладать толкает нас от идентификации с реальностью к ее потере и удерживает в виде того, что от нас исходит и нами является.   Потеря реальности активирует извлечение собственного психического материала для восстановления этой прорехи бытия.   Язык клиента в чистом виде непонятен терапевту, поскольку в нем содержится огромное количество пропусков, ссылок, замещений - в промежуточном пространстве этот сжатый язык разворачивается и связи устанавливаются заново. Как будто процесс идет вспять - от картинки к переживаниям, ведь в жизни мы движемся в другом направлении - от переживания к образу. Иногда у клиента нет даже этого образа, от которого можно оттолкнуться, поскольку он поглощен переживаниями и не может о них рассуждать. В этом случае взаимодействие происходит вне символического пространства - через проективную идентификацию, перенос, отыгрывание.   В гештальт-терапии есть такое емкое понятие как слияние. Слияние это один из видов сопротивления контакту. Существует множество интерпретаций этого механизма, но в рамках данной темы хочется сделать акцент на том, что в состоянии слияния нет возможности обнаружить другого как автономное существо. Соответственно, возникает ощущение того, что про другого и так все понятно. Нет необходимости в разворачивании того, как клиент называет вещи, к самим вещам. Возникает иллюзия понимания, основанная только на проекции.   Выход из слияния это попытка отразить клиента в том месте, в котором он сам для себя не понятен, потому что символы, которые он с ходу предлагает терапевту на самом деле скрывают провал в осознавании.   Задача терапевта в том, чтобы задавать вопросы, особенно в тех местах, которые кажутся наиболее ясными. В них клиент все про себя понимает и теряет способность задавать к себе вопросы. Терапевт должен быть непонимающим столько, сколько у него хватит на это сил. Ибо попытка объяснить запускает символическую функцию и это наталкивает клиент на понимание отсутствие объекта за символом.   Невроз - это присутствие в психике пустого знака в традиционном понимании этого феномена как свидетельства отсутствия связи между означающим и означаемым. Семиотическая конструкция не детерминирована актуальным опытом, она скорее прикрывает его отсутствие и невозможность его проживать. Там, где невозможен полноценный поток переживаний, возникает некоторая картинка, которая как будто бы заменяет его необходимость. Метафорически это похоже на закрытую дверь во владениях Синей Бороды, куда нельзя заходить; это запрещающий знак, за которым находится пугающая и непостижимая реальность. Для клиента этот запрет, и как следствие, поглощенность образом, является естественным и не вызывающим сомнения и вопросов. Терапевт по-хулигански предлагает запреты нарушать и заглядывать туда, где оказывается непонятно. Задача терапии поскольку заключается не в том, чтобы познакомить терапевта с тем, что и так известно, но и рассказать о том, что сам еще совсем не знаешь. Поскольку то, о чем не знаешь, так или иначе стремится выбраться на свободу. Символ, который предлагает клиент (в виде знания о себе, привычного поведения или симптома), в некотором роде, лишен всяческого смысла. Точнее, этот смысл является привнесенным в терапевтическую ситуацию, а не сконструированным в ней. Этот смысл является только клиентским достоянием и клиент предлагает производить операции с ним, либо же ничего не предлагает, считая его само собой разумеющимся. Это не имеет отношение к терапии, поскольку попасть в промежуточное пространство можно лишь производя интерперсональный смысл, тот который символизируется в состоянии базовой неясности и неопределенности.   Смысл не подчиняется устоявшейся конструкции, но конструируется заново в присутствии другого. Адресованность кому-либо меняет перспективу смысла.   Другими словами, клиент адресует терапевту некоторую нехватку смысла, которую необходимо заполнить. Клиенту нужен человек, который про него ничего не знает для того, чтобы извлекать неясность из преждевременного понимания.   Итак, логику терапевтического процесса можно описать следующим образом. Клиент ощущает что-то неизвестное в себе как некоторый дефицит, пустоту или легкость, которая нуждается в наполнении. Симптом, ухудшая качество жизни всего лишь делает эту пустоту более концентрированной, вплетенной в язык, потому что про страдание можно говорить, а про его причины нет. Клиент приходит к терапевту, как к человеку, предположительно знающему об этих причинах и он очаровывается этим знанием, он старается присвоить их себе через поглощение. Однако, поглощение невозможно, поскольку терапевтом нельзя обладать. И тогда терапевт приглашает клиента в танец, который наполняет промежуточное пространство между ними призраками, не имеющими тела, и они рассказывают истории своей жизни. В ходе этого танца клиент встречается с самой главной идеей. Она состоит в том, что он сам становится терапевтом для себя, поскольку то, что раньше он искал в другом, находится внутри. В этом месте она очаровывается собой и присваивает себе ту часть, которая раньше казалась пустотой. Эта часть работы является очень важной, потому что она связана с разочарованием. Терапевт в некотором смысле травмирует клиента и тем самым создает умеренное психическое напряжение, с которым клиент должен справиться сам, здесь и сейчас, не прибегая к привычным способам снижения этого напряжения с помощью защитных механизмов. Это напряжение может казаться клиенту избыточным, однако, стоит признавать, что изменения возникают там, где появляется усилие.   Субъект, себя ощущающий и субъект, себя кому то адресующий - это, в некотором смысле, два совершенно разных персонажа.   Тот, кто обращается к другому, обнаруживает себя нуждающимся и функционирует как челнок, траснпортирующий ресурс интерперсональности из пространства обмена к индивидуальному полюсу. Парадокс некоторых терапевтических ситуаций состоит в том, что клиент, нуждаясь в помощи на уровне ощущений, не адресует себя в пространство отношений, предъявляясь как результат собственной рефлексии, не рискуя себя выразить заново перед взглядом другого.  И тогда наблюдается известная история, когда клиент одновременно и просит о помощи, и всячески ее избегает. С точки зрения символических отношений этот давно известный феномен приобретает иное звучание и требует других точек приложения для коррекции.   Терапевтические отношениям можно предложить следующую метафору. В ходе Эдипального конфликта символической Отец ставит под запрет определенный регистр желания, тем самым запуская вытеснение и формируя невротическое структуру характера. В терапевтических отношениях Эдипальный конфликт разворачивается вновь, только здесь его задача состоит не в том, чтобы ознакомить личность с законом, а наоборот - вернуть, реанимировать ранее вытесненную часть желания. Для этого клиент должен соблазниться терапевтом, как ранее соблазнялся матерью. И именно потому, что в символических отношениях невозможно обладание, такое соблазнение не приводит к слиянию и регрессу. В терапевтических отношениях клиент возвращает себе свое, поскольку он обучается пользоваться ранее недопустимыми влечениями.   Невроз это своеобразная инвестиция в будущее, однако доход от нее можно получить только с помощью терапевта.      
Подробнее
Пути разочарования
Разочарование связано не с теми или иными объектами желания, скорее оно связано с самим желанием как механизмом ориентации. Формула разочарования такова: даже несмотря на то, что осуществление желания сопровождается удовольствием, нет никакой разницы в том, получено это удовольствие или нет. Очарование желанием связано с иллюзией, того, что осуществление желания оставляет что то после себя.  Однако, эти вещи несвязные. Словно бы что то, извлеченное из одного места, помещается в другое и осуществление желания скорее уменьшает то, что стремится быть накопленным. Уменьшает желание не его непрерывные осуществления, а его принципиальная неосуществимость и неисчерпаемость. То, что мы извлекаем из себя с помощью желания, невозможно уловить и зафиксировать, невозможно ухватиться за эту нить и вывернуть себя наизнанку. Желание, призванное разгадать загадку “кто Я”, не на йоту не приближает к ответу. В этом состоит первое разочарование. Желание - точнее ответ на вопрос “что я хочу?” - всегда остается неполным и недосягаемым, как линия горизонта.      Разочарование вызывает не обнаружение разницы между ожидаемым и тем, что так настойчиво претендует на его место, разочарование прежде всего как то особенно цинично обходится с надеждой. Надеждой на то, что с помощью прояснения и осуществления своих желаний можно добиться некоторой определенности, занять какую-то устойчивую точку на длиннике своего бытия. Эта позиция выражается конструкцией: еще немного усилий и предел неясности будет пройден, кусочки паззлов соберутся в одну картинку, смысл кристаллизуется, раствор пере-насытится и так далее. Вот избавлюсь от комплексов и начну жить или достигну просветления и все пойму, формулировка здесь не важна. Сложность состоит в том, что желание звучит с другой сцены, не с того места, в котором мы думаем себя, и его обнаружение вносит еще большую путаницу в  конструкцию самости, которую мы стремимся организовать внутренне непротиворечиво. Можно развернуть эту мысль в утилитарном измерении: если вы довольны тем, как устроены ваши желания, значит, что-то идет не так.     Психическая реальность это специально конструируемый феномен. Для того, чтобы ее воспринимать как некоторое стабильное образование, необходимо вытеснить хаотически организованные множества, которые составляют ее фундамент. Этот фундамент и есть бессознательное. Бессознательное это часть психики, лишенная фиксированного и единственного смыслового центра. С точки зрения нейрофизиологии сознательное живет в прошлом, потому что события, которые появляются в его отражении, гораздо раньше уже случились на уровне восприятия. Модель искажения встроена в саму структуру сознательного и отражает соотношение знания и истины - мы никогда не сможем понять, каким образом это искажение работает, потому что можем осознать только его результат. Чтобы преодолеть искажение, необходимо выйти за пределы сознательного, но у нас нет механизмов осознавать себя вне этого образования.   Согласно Эпиктету человек это душа, отягощенная трупом. По отношению к психической жизни трупом, как это бы не казалось очевидным, является не бессознательное, которое тащится за светлым разумом, гремя ранними детскими травмами и острыми углами характера, а как раз то, чем мы себя мыслим как целостную и ясную личность. Трупом, привязанным к живому, является сознательное, которое мыслит себя последним наследником древнего рода, единолично владеющим богатствами своего поколения. С этим связано первое разочарование - бессознательное невозможно вывернуть наружу, как перчатку и вытрясти из него соответствующий этому месту мусор; нельзя сбросить с плеч дурнопахнущий и тревожный груз. Собственно, сам этот способ проблематизировать человеческую ситуацию таким способом и является проблемным. Разочарование возникает от понимания того, что психическая жизнь имеет другое основание: не у меня есть бессознательное, которое следует проветрить и причесать, а еще лучше исключить из круговорота, а бессознательное упирается в самость, которая нуждается в дефрагментации.   Желание желанию рознь. Желание, прочерчивающее прямую линию между субъектом и объектом, не создает конфликта и следовательно, не имеет никакого продолжения. Напротив, желания непредсказуемые, не выводимые напрямую из сложившейся потребностной конъюнктуры, обладают вскрывающим потенциалом по отношению к бессознательному. Именно эти желания таковы, что их целью является не осуществление, а скорее, постоянное присутствие в виде некоторого нестабильного фона, который не позволяет окончательно успокоиться. Эти желания не могут быть осуществлены, потому что их источник и, соответственно, цели, находятся не в реальности, а в фантазии о ней.   Надежда, питающая желание это надежда на прорыв, стремление оказаться в другом месте, преодолеть собственный дефицит главным козырем - инаковостью другого, тем, к чему никогда не получится получить доступ и этим воспользоваться. Потому что мы желаем не другого, а того, кто стоит за его спиной, упакованный в глубокое молчание, из которого его извлекает тональность другого, но только обнаруживает, а не содержит в себе. Мы путаем того, кто стоит за и того, кого видим перед собой, эта путаница возникает потому, что невозможно допустить, будто другой это просто дверь, которая не знает о том, что находится в комнате.   Другой становится желанным только тогда, когда он упакован в фантазию. Если хотите, мы не можем ничего сделать для себя желанным, если не спроецируем на него то, что нам важно. Но фантазия это не входные ворота в объект, это не просто облатка, которая рассасывается при более близком знакомстве. Парадокс состоит в том, что если эта прослойка исчезает, объект перестает быть важным, встреча с “реальным” объектом невозможна, поскольку стремление к нему исчезает одновременно с пропажей фантазии. “Реальный” объект для нас также чужд и враждебен как планета, лишенная атмосферы, но мы обволакиваем ее поверхность своим собственным кислородом.   Другой это всего лишь символ нашего желания и удивительно то, какая большая работа проделывается в процессе его семиотизации, наделении смысла, наполнению глубиной. Мы ищем другого для того, чтобы он посмотрел на нас и своим взглядом выбил из нас искру, с помощью его взгляда мы хотим извлечь из себя что-то, что в свою очередь находится за спиной у нас. Мы желаем с его помощью проникнуть в запретное пространство, к которому нам изначально закрыт доступ. Поэтому встреча невозможна, потому что мы пытаемся приблизиться к тому, кто не существует, и обнаружить того, в ком не нуждаемся. Стремясь к другому, мы не заинтересованы во встрече с ним, поскольку было бы нелепо вожделеть белую простынь, на которой только что закончили показывать фильм.   Другой отвечает на наш вопрос “кто я?”, но делает это не потому, что в нем содержится это знание, он скорее придает форму тому неназываемому в нас, что рвется наружу. Это крайнее выражение взглядов Левина на теорию психологического поля, в том месте, где речь идет о валентностях. В его представлении валентность окружающего является следствием его свойств, тогда как у Лакана объект и причина желания являются совершенно разными вещами. Мы видим другого, но смотрим сквозь него, поскольку его контуры не могу вместить в себя всех наших фантазий.   В этом заключается второе разочарование - нам не получится достичь другого, потому что наше желание направлено не на него, а в центр нашего фантазма и именно это пространство остается тем местом, где случаются изменения. Наше желание другого определяется его галлюцинаторными координатами и мы не можем воспринимать его иначе, чем через этот проективный пул, равно как не можем увидеть свое сознание со стороны. Другой появляется там, где в нашем фантазме появляется разрыв, мы движемся к другому, чтобы выбраться через эту прореху наружу, на ту сторону хрустальной сферы самости. С помощью другого мы пытаемся совершить побег за пределы себя, но обречены на разочарование, поскольку, если перефразировать мистическую максиму у сознания везде центр и окружность его - нигде. И таким образом, перед нами возникает двойное разочарование - мы пытаемся достичь неосуществимого с помощью того, кем не можем воспользоваться иначе.        
Подробнее
Время отчаяния
Как известно, в жизни самым важным является то, что невозможно игнорировать. Экзистенциалисты описали то, с чем человеку приходится быть, претерпевая свою жизнь. Причем претерпевать не означает проживать что-то плохое, как может показаться на первый взгляд. Претерпевать значит иметь дело с предельным переживаниями, которые улучшают качество жизни, делая ее очень ясной. Они описали некоторые феномены бытия, но рассматривали их как результат индивидуального проекта. Эти феномены широко известны: в одиночестве мы рождаемся и умираем, в нашей жизни нет никакого замысла и поэтому мы можем делать все, что захотим. Собственно, признание одиночества и заложили традицию рассматривать происходящее как личное дело каждого. Постмодернизм и развернул эту ситуацию в радикально ином ключе. О каком одиночестве может идти речь, если мое появление и развитие происходит под неусыпным взглядом Другого, который меня придумывает?  Не является ли моей задачей освобождение от этого взгляда или сама задача по освобождению также является способом укрепиться в зависимости? И есть ли тогда свобода, если все мои желания принадлежат Другому и я становлюсь его рабом всякий раз, когда организм нуждается в разрядке биологического напряжения? Таким образом индивидуальность, которая постулировалась на предыдущем витке развития, на нынешнем становится целью, но целью неосуществимой, перестающая быть целью сразу после того, как будет признана ее значимость. Попытка отыскать индивидуальность работает на благо конформизма. Чтобы достичь выигрыша надо выйти из игры. В середине этого перехода от одиночества к связности лежал небольшой период, когда значимость Другого только начинала обнаруживаться. Произошло открытие Диалога как недостающей части человеческой ситуации, которая делает личность целостной. В это время Диалог осуществлялся между равными партнерами. Сейчас каждый вступает в диалог с подчиненной позиции, поскольку основной разговор разворачивается не человека с человеком, а человека с Другим. Сначала у людей не было внутреннего мира. Потом его стало необходимо обуздать с помощью большого нарратива. Потом оказалось, что его не существует и мир состоит из маленьких правд. Далее стало ясно, что эти правды не принадлежат их владельцам. Вначале человек обнаруживал себя висящим в пустоте, а затем оказался сотканным из других людей, подобно лоскутному одеялу. Идентичность, которой так гордился человек, та сущность, которая, как утверждали романтики и экзистенциалисты, остается тогда, когда все потеряно, перестала быть следствием существования. Идентичность стала способом спрятаться от пронизывающего взгляда Другого, откупиться от его притязаний наименьшей монетой. Идентичность превратилась в стены, которые охраняют пламя жизни от сквозняка чужого бессознательного. Но если смотреть с противоположной стороны баррикады можно сказать, что все эти усилия, формирующие персональную идентичность помогают лучше транслировать символический порядок Другого в будущее. Если не рассматривать радикальных трансперсональных вариантов, тогда свобода появляется там, где человек может скользить вдоль идентичностей. Опознавание себя как некоторой ограниченной самости предполагает переход на более высокий уровень абстракции и если в этой точке получается задержаться, из нее можно сделать следующий шаг, а именно, к другой интервенции, к другому способу упорядочить хаотические события жизни в связную историю. Аксиома выбора утверждает, что множество может быть упорядочено любым произвольным способом. А для того, что бы овладеть идентичностью окончательно, нужно выйти за ее пределы. Как известно, человек не равен самому себе. То, что вы думаете о себе, совсем не то, чем вы являетесь. Стремление исчерпать бессознательное и стать для самого себя окончательно понятным равносильно желанию сжечь дом для того, чтобы погреться. Это не достижение ясности, это фиксация на удобной точке зрения. Ведь если все станет ясным, тогда пропадет способность хотеть. Ад это место где все можно, но ничего не надо.  Деконструкция идентичности, таким образом, дает возможность разотождествления с повторяющимся опытом.  
Подробнее
А существует ли бессознательное?
Феноменологи утверждают, что бессознательного не существует. Бессознательное знать не знает ни о каких феноменологах. Если без шуток, то феноменологически бессознательное никак не подтверждается, поскольку недоступно непосредственному акту наблюдения. Но достаточно ли непосредственного наблюдения, чтобы делать выводы о существовании чего либо только на этом основании? Поскольку бессознательное существует, скорее, в форме паузы, чем наполнения, его присутствие, подобно пространству между словами в предложениях, лучше исследовать, обращая внимание на то, что окружает провалы и пустоты. По ММ. Бахтину бессознательное - это голос Другого. Я понимаю это так - бессознательное это то, что обозначает разницу между интроспекцией и наблюдением, когда я сам выступаю в качестве объекта. Мое бессознательное это и изменение поля Другого в моем присутствии и реакция на его присутствием в моем поле. Если я ретрофлексирую агрессию, то этот фон всегда связан с кем-то еще - это содержательный компонент бессознательного. Причина, или смысл моего удержания, также связан с Другим в самом широком, обобщающем смысле, с большим Другим как социальным нарративом и в этом динамическим компонент бессознательного. Тогда содержательный и динамический компонент как то уравновешивают друг друга - если содержание прорывается через динамическое сдерживание, оно попадает в фокус осознавания, если содержательное под действием сдерживающих механизмов десимволизируется, его недифференцированное возбуждение переходит на соматический уровень. Таким образом, бессознательное это что-то промежуточное между телом и Другим, бессознательное одновременно адресовано и мне и тому, с кем я связан в семантическом взаимодействии. Бессознательное это подлинная граница между мной и не-мной и это то, что необходимо преодолеть. Поэтому, когда Лакан говорит о том, что бессознательное организовано как язык, он с данной точки зрения говорит о динамической компоненте бессознательного, которая действительно является производной дискурса. Тогда как содержательная компонента скорее отражает функционирование self-парадигмы в представлении гештальт-подхода. Про бессознательное также можно говорить через анализ понятия сопротивления. Сопротивление это бессознательное действие, который отражает ссылку на фрагментированный опыт. Сопротивление это как отказ от того, что находится в фокусе, так и поддержание того, что остается в фоне. Тогда бессознательное это то, что имплицитно присутствует в каждом коммуникативном акте, обозначая принципиальную несводимость целостного бытия к способу его экспрессии. Бессознательное конституирует постоянство идентичности, поскольку отсутствие доступа к его элементам всего лишь создает предпосылки для дифференцированного послания к среде. В этом смысле бессознательное есть своего рода фундаментальная потенциальность, неисчерпаемый источник экзистенциальной вины при необходимости делать осознанный и окончательный выбор. Мы всегда больше чем то, в чем участвуем. И поскольку, в экзистенциальном смысле человек ответственен не только за действие, но и за бездействие, бессознательное это пассивная или негативная форма участия, бытие вовнутрь. Это не жизнь наоборот, это скорее концентрированный опыт одиночества - если принять идею о том, что для жизни необходимо как минимум двое - и попытка его преодоления.
Подробнее
#психосоматика
#нарциссизм
#андреянов алексей
#привязанность
#эмоциональная жизнь
#идентичность
#интерсубъективность
#константин логинов
#Хломов Даниил
#седьмойдальневосточный
#перенос и контрперенос
#символизация
#шестойдальневосточный
#психическое развитие
#четвертыйдальневосточный
#диалог
#коневских анна
#лакан
#азовский интенсив 2017
#развитие личности
#третийдальневосточный
#Групповая терапия
#галина каменецкая
#пограничная личность
#новогодний интенсив на гоа
#пятыйдальневосточный
#зависимость
#объектные отношения
#психологические границы
#федор коноров
#видеолекция
#вебинар
#сепарация
#коктебельский интенсив 2018
#психотерапия и буддизм
#психические защиты
#партнерские отношения
#символическая функция
#кризисы и травмы
#проективная идентификация
#катерина бай-балаева
#буддизм
#Коктебельский интенсив-2017
#психологические защиты
#динамическая концепция личности
#желание
#наздоровье
#агрессия
#людмила тихонова
#тревога
#эссеистика
#эдипальный конфликт
#ментализация
#слияние
#контакт
#экзистенциализм
#эссенциальная депрессия
#посттравматическое расстройство
#завершение
#материалы интенсивов по гештальт-терапии
#5-я дв конференция
#4-я ДВ конференция
#травматерапия
#неопределенность
#елена калитеевская
#Хеллингер
#стыд
#привязанность и зависимость
#VI Дальневосточная Конференция
#Семейная терапия
#сновидения
#работа психотерапевта
#пограничная ситуация
#зависимость и привязанность
#панические атаки
#сеттинг
#кризис
#алкоголизм
#переживания
#невротичность
#депрессия
#работа горя
#От автора
#сообщество
#теория Self
#гештальтнакатуни2019
#хайдеггер
#денис копытов
#постмодерн
#научпоп
#экзистнециализм
#Индивидуальное консультирование
#свобода
#самость
#осознанность
#шизоидность
#сухина светлана
#теория поля
#расщепление
#лекции интенсива
#контейнирование
#леонид третьяк
#даниил хломов
#мышление
#эмоциональная регуляция
#сопротивление
#гештальт терапия
#кернберг
#теория и практика
#медитация
#что делать?
#теория поколений
#галина елизарова
#феноменология
#Архив событий
#латыпов илья
#василий дагель
#Новости и события
#выбор
#время
#клод смаджа
#Другой
#гештальт на катуни-2020
#самооценка
#интроекция
#елена чухрай
#Тренинги и организационное консультирование
#философия сознания
#психическая травма
#гештальт-лекторий
#евгения андреева
#постнеклассическая эпистемология
#семиотика
#Обучение
#постмодернизм
#случай из практики
#владимир юшковский
#вытеснение
#невроз
#структура психики
#архив мероприятий
#юлия баскина
#Ссылки
#алекситимия
#елена косырева
#Мастерские
#self процесс
#коктебельский интенсив 2019
#эмоциональное выгорание
#делез
#алла повереннова
#цикл контакта
#конкуренция
#проекция
#костина елена
#азовский интенсив 2018
#онкология
#поржать
#меланхолия
#тренинги
#отношения
#полночные размышления
#разочарование
#Боуэн
#полярности
#означающие
#дигитальные объекты
#оператуарное состояние
#гештальнакатуни2020
#психотерапевтическая практика
#истерия
#шопоголизм
#признание
#личная философия
#психоз
#Бахтин
все теги
Рейтинг@Mail.ru Индекс цитирования