Символические отношения
В этом тексте я хотел бы коснуться такого аспекта терапевтических отношений, который связан с желанием и соблазнением. Что делает терапевта привлекательным для клиента и создает возможность для осуществления длительных отношений? Что заводит пружину этих отношений, которые не сводятся только к разрешению психологических трудностей? Почему терапевтические отношения становятся лабораторией по исследованию того, что как будто бы не существует, но оказывается важнее, чем ожидаемое облегчение страданий или возможное счастье?
Любые отношения так или иначе просмотрены на стремлении обладать. Каждый из нас, находясь в отношениях на что-то претендует, потому что якобы обладает правом и это право по умолчанию не оспаривается. Терапевтические отношения это особый вид отношений, поскольку в них право требовать ограничено фактором времени и денег. Терапевтом, как и клиентом, нельзя обладать и поэтому их отношения целиком переходят в разряд символических. Терапевтические отношения это отношения между двумя символами на равно удаленном расстоянии от своих объектов. Это отношения не между реальными людьми, а отношения двух галлюцинаций друг с другом.
Если терапевт соблазняется и вместо символического удовлетворения потребности клиента удовлетворяет ее реально, например, спит с клиентом или чего хуже, дает совет или работает с линейным запросом, он травмирует клиента тем, что снижает степень его желания, буквально, гасит его витальность
Вместо того, чтобы поддерживать напряжение, необходимое для роста, своим ответом он травмирует клиента тем, что снижает степень выраженности его желания. Не отвечает на вопрос, но убивает возможность их задавать.
Терапевтическая работа начинается с попытки символизировать то, чем кажется, можно обладать - симптомом или терапевтом. Обладание собой оставляет голодным, тогда как поглощение терапевта остается неосуществимом - в этом месте психотерапия позволяет появиться прибавочному наслаждению от лучшего узнавания себя с его помощью. Для этого, разумеется, клиент должен быть очарован терапевтом.
Желание клиента направлено на невозможное и поэтому оно не может быть удовлетворено до конца.
Символическое появляется только в случае запрета и этим запретом становятся границы отношений, галлюцинаторный процесс запускается отказом от обладания. Клиент может хотеть от терапевта того, чего него нет, но он не может это взять напрямую, а только извлечь недостающее из промежуточной символической зоны, для создание которой необходимо приложить усилие. Например, пережить разочарование.
Клиент не может вылечиться об реального терапевта, галлюцинация становится необходимой надстройкой над реальностью, поскольку с ее помощью желаемое принимает наиболее ясную форму. Это то, что клиент создает для себя, отталкиваясь от реального для обнаружения того, что без него не существует. Промежуточная символическая зона заставляет создавать, не удовлетворяясь готовым. Инфантильный запрос это попытка что то присвоить, не помещая это в психическую реальность. Стать здоровым, оказаться в ином опыте, обладать желаемыми качествами минуя процесс галлюцинаторной трансформации реальности. Галлюцинацию запускает утрата возможности непосредственного обладания. Галлюцинация клиента больше того, что терапевт может дать и именно она создает усилие и возможность для изменений.
Точно также как клиент соблазняется желанием взять, так и терапевт соблазняется желанием отдавать. Суть взаимного соблазнения такова: клиент и терапевт не могут не вступать в отношения, но они и не могут дойти в них до обладания друг другом. В этом состоит фундаментальное отличие этих отношений от всех остальных. Судьба галлюцинации состоит в том, чтобы быть впоследствии присвоенной. Галлюцинирование необходимо для того, чтобы не довольствоваться первым попавшимся удовлетворением, а создавать для себя персональный смысл.
Для того, чтобы изменения могли происходить, терапевту и клиенту необходимо попасть и освоиться в промежуточном символическом пространстве. Им обоим приходится заново изобретать уникальный язык для того, чтобы получить доступ к разделенным переживаниям. С помощью галлюцинаций мы присваиваем не то, что предлагает реальность, а то, что нам действительно необходимо. Невозможность обладать толкает нас от идентификации с реальностью к ее потере и удерживает в виде того, что от нас исходит и нами является.
Потеря реальности активирует извлечение собственного психического материала для восстановления этой прорехи бытия.
Язык клиента в чистом виде непонятен терапевту, поскольку в нем содержится огромное количество пропусков, ссылок, замещений - в промежуточном пространстве этот сжатый язык разворачивается и связи устанавливаются заново. Как будто процесс идет вспять - от картинки к переживаниям, ведь в жизни мы движемся в другом направлении - от переживания к образу. Иногда у клиента нет даже этого образа, от которого можно оттолкнуться, поскольку он поглощен переживаниями и не может о них рассуждать. В этом случае взаимодействие происходит вне символического пространства - через проективную идентификацию, перенос, отыгрывание.
В гештальт-терапии есть такое емкое понятие как слияние. Слияние это один из видов сопротивления контакту. Существует множество интерпретаций этого механизма, но в рамках данной темы хочется сделать акцент на том, что в состоянии слияния нет возможности обнаружить другого как автономное существо. Соответственно, возникает ощущение того, что про другого и так все понятно. Нет необходимости в разворачивании того, как клиент называет вещи, к самим вещам. Возникает иллюзия понимания, основанная только на проекции.
Выход из слияния это попытка отразить клиента в том месте, в котором он сам для себя не понятен, потому что символы, которые он с ходу предлагает терапевту на самом деле скрывают провал в осознавании.
Задача терапевта в том, чтобы задавать вопросы, особенно в тех местах, которые кажутся наиболее ясными. В них клиент все про себя понимает и теряет способность задавать к себе вопросы. Терапевт должен быть непонимающим столько, сколько у него хватит на это сил. Ибо попытка объяснить запускает символическую функцию и это наталкивает клиент на понимание отсутствие объекта за символом.
Невроз - это присутствие в психике пустого знака в традиционном понимании этого феномена как свидетельства отсутствия связи между означающим и означаемым. Семиотическая конструкция не детерминирована актуальным опытом, она скорее прикрывает его отсутствие и невозможность его проживать. Там, где невозможен полноценный поток переживаний, возникает некоторая картинка, которая как будто бы заменяет его необходимость. Метафорически это похоже на закрытую дверь во владениях Синей Бороды, куда нельзя заходить; это запрещающий знак, за которым находится пугающая и непостижимая реальность. Для клиента этот запрет, и как следствие, поглощенность образом, является естественным и не вызывающим сомнения и вопросов. Терапевт по-хулигански предлагает запреты нарушать и заглядывать туда, где оказывается непонятно. Задача терапии поскольку заключается не в том, чтобы познакомить терапевта с тем, что и так известно, но и рассказать о том, что сам еще совсем не знаешь. Поскольку то, о чем не знаешь, так или иначе стремится выбраться на свободу.
Символ, который предлагает клиент (в виде знания о себе, привычного поведения или симптома), в некотором роде, лишен всяческого смысла. Точнее, этот смысл является привнесенным в терапевтическую ситуацию, а не сконструированным в ней. Этот смысл является только клиентским достоянием и клиент предлагает производить операции с ним, либо же ничего не предлагает, считая его само собой разумеющимся. Это не имеет отношение к терапии, поскольку попасть в промежуточное пространство можно лишь производя интерперсональный смысл, тот который символизируется в состоянии базовой неясности и неопределенности.
Смысл не подчиняется устоявшейся конструкции, но конструируется заново в присутствии другого. Адресованность кому-либо меняет перспективу смысла.
Другими словами, клиент адресует терапевту некоторую нехватку смысла, которую необходимо заполнить. Клиенту нужен человек, который про него ничего не знает для того, чтобы извлекать неясность из преждевременного понимания.
Итак, логику терапевтического процесса можно описать следующим образом. Клиент ощущает что-то неизвестное в себе как некоторый дефицит, пустоту или легкость, которая нуждается в наполнении. Симптом, ухудшая качество жизни всего лишь делает эту пустоту более концентрированной, вплетенной в язык, потому что про страдание можно говорить, а про его причины нет. Клиент приходит к терапевту, как к человеку, предположительно знающему об этих причинах и он очаровывается этим знанием, он старается присвоить их себе через поглощение. Однако, поглощение невозможно, поскольку терапевтом нельзя обладать. И тогда терапевт приглашает клиента в танец, который наполняет промежуточное пространство между ними призраками, не имеющими тела, и они рассказывают истории своей жизни. В ходе этого танца клиент встречается с самой главной идеей. Она состоит в том, что он сам становится терапевтом для себя, поскольку то, что раньше он искал в другом, находится внутри. В этом месте она очаровывается собой и присваивает себе ту часть, которая раньше казалась пустотой.
Эта часть работы является очень важной, потому что она связана с разочарованием. Терапевт в некотором смысле травмирует клиента и тем самым создает умеренное психическое напряжение, с которым клиент должен справиться сам, здесь и сейчас, не прибегая к привычным способам снижения этого напряжения с помощью защитных механизмов. Это напряжение может казаться клиенту избыточным, однако, стоит признавать, что изменения возникают там, где появляется усилие.
Субъект, себя ощущающий и субъект, себя кому то адресующий - это, в некотором смысле, два совершенно разных персонажа.
Тот, кто обращается к другому, обнаруживает себя нуждающимся и функционирует как челнок, траснпортирующий ресурс интерперсональности из пространства обмена к индивидуальному полюсу. Парадокс некоторых терапевтических ситуаций состоит в том, что клиент, нуждаясь в помощи на уровне ощущений, не адресует себя в пространство отношений, предъявляясь как результат собственной рефлексии, не рискуя себя выразить заново перед взглядом другого. И тогда наблюдается известная история, когда клиент одновременно и просит о помощи, и всячески ее избегает. С точки зрения символических отношений этот давно известный феномен приобретает иное звучание и требует других точек приложения для коррекции.
Терапевтические отношениям можно предложить следующую метафору. В ходе Эдипального конфликта символической Отец ставит под запрет определенный регистр желания, тем самым запуская вытеснение и формируя невротическое структуру характера. В терапевтических отношениях Эдипальный конфликт разворачивается вновь, только здесь его задача состоит не в том, чтобы ознакомить личность с законом, а наоборот - вернуть, реанимировать ранее вытесненную часть желания. Для этого клиент должен соблазниться терапевтом, как ранее соблазнялся матерью. И именно потому, что в символических отношениях невозможно обладание, такое соблазнение не приводит к слиянию и регрессу. В терапевтических отношениях клиент возвращает себе свое, поскольку он обучается пользоваться ранее недопустимыми влечениями.
Невроз это своеобразная инвестиция в будущее, однако доход от нее можно получить только с помощью терапевта.
Терапия отношениями
Основной тезис, который хотелось бы развернуть в этом тексте — о важности отношений в психотерапевтическом процессе. Особенность это темы в том, что отношения являются фоном, позволяющим фигуре быть. Но фоном порой незаметным и в силу этого на отношения можно смотреть как на неизбежное следствие прекрасных инсайтов или необходимое условие для их появления. Мне кажется, вторая точка зрения обладает бОльшим терапевтическим потенциалом.
Итак, для того, чтобы отношения появились, необходимы хорошо обозначенные границы. Психотерапия это неестественный процесс, который помогает прикоснуться к простоте, как к синониму натуральности. Психотерапия это высокоорганизованные условия, которые необходимы для того, чтобы в пространство отношений не проникло ничего лишнего и чрезмерно сложного. Психотерапия примитивна, потому что осуществляется на “молекулярном” уровне бытия.
Психотерапия это всего лишь длительный процесс создания условий для того, чтобы клиент смог обнаружить себя без переживаний стыда, беспомощности и отчаяния. Это исследование пределов возможного без всяких опор на привычные связи и привязанности. Ситуация, в которой можно остаться наедине с самим собой и испытать от этого воодушевление и чувство наполненности.
Психотерапия начинается как слияние для того, чтобы появилась возможность появиться отдельностям. Психотерапия начинается как запрос провести манипуляцию с чувствами, как будто они существуют отдельно от того, кто их испытывает или окружением, как будто оно вкладывает содержание переживаний прямо в душу. Такая диссоциация необходима для того, чтобы выдержать знакомство с более полной версией себя.
Мы часто ищем внешние привязанности оттого, что не удается связаться с той внутренней точкой опоры, от которой начинается отсчет движения и развития. Эта точка сама ни на что не опирается, но служит возможностью для появления направлений, поскольку известно, что в мире не происходит ничего без вашего собственного усилия. Эта точка, растянутая во времени, становится осью, на которую нанизываются многочисленные проходящие идентичности, сама же она просто не дает им разлететься по сторонам.
Психотерапия это медленная, но неизбежная капитуляция человека перед проблемой. Капитуляция в том смысле, что на проблему нельзя влиять, рассматривая ее исправление как задачу будущего. Нельзя стремиться туда, где проблемы не будет. Нельзя исправить то, что уже стало нарушенным. Можно лишь вернуться туда, где что-то пошло не так и в этом месте измениться самому. Поэтому психотерапия это способ путешествовать во “внутреннем” времени.
В начале психотерапии клиент предъявляется свое состояние — ему может быть плохо, он чувствует вину или одиночество, страх и опустошенность. И на этом останавливается, считая свои усилия достаточными для того, чтобы получать эмоциональные дивиденды. И, поскольку, слияние уже сформировано, он ждет что терапевт угадает, что с этим надо делать. Обреченный на безупречность, терапевт какое-то время действительно может совершать много мероприятий, действуя из своих фантазий о том, что необходимо клиенту. Ведь терапевт много чего знает про теории развития и структуру потребностей. Но почему то эти терапевтические ответы попадают мимо клиентских вопросов, которые могут так и не прозвучать в пространстве отношений. Главный вопрос, конечно же про то, что из этого предъявленного состояния хочется.
Мне кажется, одна из главных задач психотерапии заключается в возможности перейти от аффектов к переживанию, то есть в самом простом случае — провесить мостик между клиентским “мне плохо” и терапевтическим “подойдет ли тебе это”. Поскольку, пока клиент контактирует только со своими переживаниями, он остается изолированной территорией на карте возможностей. Можно бесконечно долго испытывать злость, не понимая, с чем она связана и находиться в реактивном отыгрывании, т. е. ощущать неудовлетворенность, но не осознавать, в чем именно сейчас находится нужда. Другой в принципе появляется только как символ потребности, он вызывается из небытия напряжением дефицита и возможностью его компенсации. Затасканная терапевтическая фраза “а ты меня видишь?” в основном про это — а присутствую ли я для тебя как предчувствие изменений. Можно сказать, что основная задача реальности — напоминать, что именно сейчас я хочу. Высвечивание реальности согласно силуэтам ожиданий позволяет ощутить себя как активную силу, организующую возможность для их осуществлений.
Подобная ситуация, а именно, застревание в индивидуализме, в силу своей незавершенности, аккумулирует большое количество драйвов, динамика которых может создавать иллюзию большого и интенсивного события. Тем не менее, встреча не происходит, поскольку подобное взаимодействие осуществляется последовательно — пас одному участнику диалога, затем другому. Предъявляемые чувства не становятся фигурой диалога, а служат способом для сброса индивидуального напряжения. Нет возможности остановиться и увидеть Другого, который в этот момент также смотрит на тебя. Встреча это то место, где происходят изменения, когда я не игнорирую Другого привычными для себя способами, а являюсь ему в предельной форме понимания и осознавания себя. Чтобы произошла встреча, необходимо без всякого следа сомнения отметить, что “Я — здесь”.
Возможность стать для клиента Другим не осуществляется сама собой, только благодаря общему пространству. Необходимо быть с клиентом и тогда, когда он вцепляется в себя и томится в аутизме, рассматривая терапевта лишь как внешнего наблюдателя своей ситуации. Постепенно у него развивается способность наблюдать себя не столько носителем симптома, сколько участником диалога, что сильно смещает точку зрения как на саму проблему, так и на источники ресурсов, которые необходимы для ее решения.
С одной стороны, голова всего лишь обслуживается эмоциональную сферу, а с другой — без нее эмоциональные события не могут стать элементом наблюдаемой реальности. Тело первым реагирует на изменение в поле организм-среда, однако без концептуализации происходящего оно не становится композицией опыта. Аффект не становится переживанием, если он не осознается, как нечто, происходящее со мной, а для этого необходима некая схематизация бытия, сравнение того, что есть с тем, что было раньше.
Основная сложность, с которой клиент приходит за помощью — это ситуация незавершенной индивидуации, то есть становления личности достаточно автономной для того, чтобы сохранять свои границы, самостоятельно поддерживать непрерывность идентичности и быть достаточно гибкой в вопросе приближения-дистанцирования, поскольку эти условия необходимы для развития и изменения. Здоровая автономия не является синоним аутизация, скорее это срединный положение между зависимостью и одиночеством. Автономия предполагает, что человек пользуется поддержкой среды, не теряя при этом своей свободы в выборе вариантов ее использования, тогда как свобода от окружения вообще является скорее невротической конструкцией, чем правдой жизни.
Незавершенная индивидуация диагностируется всякий раз когда основанием моего собственного бытия являюсь не я сам, а некие внешние условия, люди и устремления. То есть, когда меня самого недостаточно для того, чтобы доверять тому что происходит и поэтому необходимо оглядываться на некие предустановленные данности. Подтверждать свое право быть соответствием некоторому “большому” нарративу. Как будто в свое время послание от значимых людей “ты — хороший” не интроецируется и не присваивается окончательно, так что к нему постоянно приходится обращаться в более позднем возрасте, выстраивая вокруг этой оценки свое самоощущение. При этом часто присутствует острое желание автономии и фантазия о том, что каким-то образом ее можно достичь в симбиотических отношениях. Хотя на самом деле для этого всего лишь необходимо получить по лицу перерезанной пуповиной. Как будто внутри клиента находится бездна, которую необходимо насытить признанием, и только после этого жизнь становится возможной.
Негативный опыт нельзя пережить заново, но его можно трансформировать в другом опыте отношений. Невроз это застывшее переживание.
Субъективно нарушение индивидуации переживается как ситуация, в которой “со мной ничего не происходит”. То есть, вокруг может происходить много событий, но в них не получается присутствовать полностью, а лишь какой то не самой значимой частью. Или, из всего того, в чем присутствовать удается , не получается создать некий “несгораемый” опыт, который останется после того, как событие завершится. Другими словами, не получается признать и присвоить себе собственную активную позицию. Как будто очень рискованно и опасно выдвигаться вперед.
Например, в эмоционально-зависимых отношениях один из партнеров предпочитает жить не своей жизнью, а интересами другого в обмен на гарантированное постоянство связи. Делается это не от альтруизма, а от ужаса одиночества, поскольку как ни пусты или травматичны будут эти отношения, в их рамках с помощью партнера удается худо-бедно подтверждать свое существование. Другой становится гарантом и условием бытия. Обо мне помнят, следовательно, я существую. Сепарационная тревога в этом случае становится настолько невыносимой, что просто напросто толкает к воспроизведению отношений инфантильной зависимости, внутри которых между партнерами не существует границ.
Получается, что мы имеем дело с затянувшимся кризисом индивидуации, когда здоровая зависимость еще не сформирована, а инфантильная — уже слишком травматична, поскольку очень сильно не коррелирует с реальностью. Обреченная на неудачу попытка получить от объекта аддикции большее количество любви, чем он может дать, стремление взять не только его любовь, но и символически любовь всех остальных живых существ, желание насытиться раз и навсегда, то есть совершить примитивное оральное поглощение в конечном счете приводит к противоположным эффектам — отвержение одного разрушает надежду на отношения вообще, малейшая фрустрация рождает тотальное ощущение тупика и безысходности. И как фундамент сепарационной тревоги — невыносимое переживание пустоты внутри, которую природа, как известно, не терпит.
Следующая картинка напрашивается сама по себе — задача терапевта заключается в том, чтобы быть с клиентом в то время, пока он переходит от инфантильной к здоровой зависимости в качестве промежуточного объекта, в качестве опоры, от которой необходимо оттолкнуться. Терапевт может придать клиенту “вторую космическую” скорость для того, чтобы он в конечном счете, после бесконечных вращений вокруг тонких и чрезвычайно важных тем, смог пережить сепарацию с терапевтом и быть способным строить не только искусственные терапевтические, но и вполне обычные, человеческие отношения. То есть психотерапия — это создание определенной иллюзии, которая необходима для интеграции в реальность. Мне нравится метафора про некую “несгораемую сумму” эмоциональности, которую можно взять с собой и в дальнейшем создать на ее основе фундамент для построения равных отношений, лишенных требовательности и исключительности.
Выход из слияния всегда оказывает очень болезненным, но при этом чрезвычайно важным. Часто кризис слияния переживается с отчаянием, кажется, что состояние только ухудшается и отсутствие опор приводит к страху тотальной потери себя. Соответственно, это сопровождает огромный соблазном вернуться к привычным моделям отношений. Но если с помощью терапевта удается в этом месте задержаться, тогда знакомство с собой происходит как будто бы с нуля, заново, с удивлением и трепетом. Вот это воодушевление и изумление от того, каким я еще могу быть, становится важным ресурсным компонентом изменений. Словно бы инъекция реальностью начинает расходиться по тканям, делая возможное существующим.
Слияние дарит устойчивое ощущение тепла и подтверждения собственного бытия заботой и присутствием другого. Его постоянство оберегается неотделимостью собственной жизни от активного внимания партнера — словно бы последний вдувает в голема жизнь, включает лампочку в электросеть, наполняет воздушный шарик объемом своих легких. Вместе с уходом партнера из жизни уходит также объем, краски и активность. Рука об руку с удовольствием идет тревога быть брошенным. И чем больше такого исключительного удовольствия — удовольствия, которое нельзя ощутить иными способами — тем больше и требовательней становится тревога, которую можно погасить только ежедневными инвестициями внимания, которые словно пеленг подтверждают — я еще рядом.
Отношение это то место, где можно оставаться самим собой, не подвергая атаке то, что в данный момент является важным. Самое главное, что один человек может дать другому — это безусловное признание его права быть собой. То есть, подтвердить его существование в качестве себя.
Завершенная индивидуация гарантирует устойчивость в опоре на себя. Границы помогают определит, что принадлежит мне в контакте, а что — нет. С одной стороны, все высшие психологические защиты так или иначе оперируют личностными границами. Проекция расширяет границы, интроекция вдавливает, ретрофлексия удерживает, конфлюенция стирает, эготизм фиксирует, обесценивание не позволяет границам разделиться. С другой стороны, способ рассматривать результат работы этих механизмов в качестве исключительно персонального события, также является защитным механизмом, выносящим за скобки диалоговый процесс взаимодействия.
Психотерапия это многомерный процесс. С одной стороны, у нас есть определенная терапевтическая цель — помочь клиенту признать себя, обосноваться на том фундаменте, который его поддерживает. С другой стороны, это путешествие проходит на клиентской территории, на которой существует множество способов сдерживать продвижение, поскольку важно не только что-то обнаружить, но и дать себе право на это, интегрировать в целостную личностную структуру. И если для того, чтобы что-то обнаружить и дать возможность клиенту посмотреть на себя со стороны, достаточно технических интервенций, то для ассимиляции необходим достаточно высокий эмоциональный подъем. Он может быть связан, например, с переживанием отчаяния и бессилия, невозможностью продолжать находиться в тупике. Если в невротических конструктах страх связан с фантазиями о несуществующем, то на пути исцеления страх должен происходить из реальности. Страх того, что будет, если перемен не произойдет.
Невроз связан с фантазиями, поскольку они организуют иллюзорное восприятие, спутанность, непроявленность некой базовой реальности. Фантазии манипулируют уже раз и навсегда состоявшимися образами, которые как будто существуют отдельно от личности, что проявляется даже на уровне языка — мы стремимся не испытывать страх, а предпочитаем знать, что он неизбежен. Мы хотим говорить о страхе в надежде на то, что он станет меньше и тогда к нему не нужно будет прикасаться. Однако реальность не является помойкой того, что уже произошло. Она все время находится в становлении, в точке перехода от непроявленности к ясности, к окончательности и умиранию. Невроз таким образом, искусственно продленная агония, топтание перед открытой дверью, в которую нельзя заглянуть, поскольку после этого ничего не будет так, как раньше.
Поэтому внутри невроза нет механизмов для изменения, они всегда находятся за его пределами и все колебания ума, которые сопровождают нас в этом путешествии, всего лишь обслуживают его внутреннее обустройство. Невроз это форма одиночества, при котором не получается встретиться со своей реальность, а через нее прикоснуться к реальности другого человека. Метафорически напоминает комнату с кривыми зеркалами, которые вроде бы визуально расширяют пространство, а фактически, подобно гиперболоиду концентрируют всю активность на самом себе. Невроз — это сплошное Я без всяких признаков Мы. Можно сказать о том, что невроз является более естественным состоянием, нежели пребывание в аутентичной экзистенциальной реальности, поскольку последняя требует усилия, которое никогда не станет устоявшимся и не требующим для своего осуществления необходимой концентрации внимания.
Не случайно, что одиночество является эквивалентом такого частого состояния как тревога и панические атаки. Паника возникает в ответ на беспомощность, когда нет никакой возможности пережить ситуацию. Когда нет механизмов ассимиляции этого опыта, а вместо завершения — хроническая неопределенность. Например, когда один партнер наносит другому эмоциональную травму, а затем ситуация, в которой с этим что-то можно сделать, не наступает. Не наступает по разным причинам — не получается встретиться из-за обиды или из-за зашкаливающей злости — но итог один. Травма отношений должна лечиться именно в отношениях и если этого не происходит тогда признание одиночества и невозможности разделить с кем-то свою боль переходит в панику.
В некоторых случаях самосовершенствование также приводит к одиночеству, поскольку пресловутая “опора на себя” и ценность самоподдержки исключают возможность приблизиться или делают это приближение настолько стремительным, что от него хочется убежать. Беда контрзависимого человека — как нарушение контроля дозы у алкоголика — можно достаточно долго находиться одному, уверяя себя и окружающих в том, что это является осознанным жизненным выбором. Однако, при угрозе отношениями сближение происходит так быстро и ценность отношений становится так велика, что они не выдерживают тяжести ответственности, которая на них ложиться. Ведь теперь отношения это способ спастись, тогда как раньше спасались от отношений.
Получается, что отношения с Другим это та поверхность, которая необходима для того, чтобы тень, которую бросает на мир моя подлинность, вообще смогла бы проявиться. А с другой стороны, мое усилие, которое я прилагаю на границе между собой и остальными, заставляет эти фигуры оживать и завершаться в моем отношении к ним.
Еще подумалось, что стремление вернуться в прошлое может быть продиктовано иллюзией возможности воспользоваться им лучше.Однако, если такое вообразить, окажется, что возвратившись, мы по прежнему будем искать в нем то, от чего отказываемся, не замечая того, в настоящем. Это к вопросу о том, что отношения привязанности это уникальная лаборатория осознаваний, которая правда работает не пять дней в неделю, а исключительно здесь и сейчас. А психотерапия как “путешествие в прошлое”, к счастью,ограниченна временем сессии. Магия становится магией, когда заканчивается. Во всех остальных случаях это просто жизнь.