Экзистенциальная тревога и становление идентичности
Психотерапия часто задается вопросом о качестве присутствия человека в своей жизни. Эта необычная формулировка вопроса - как будто бы человек и его жизнь не тождественны друг другу - подчеркивает неочевидность ответов из субъективной позиции. Вспомним, например, широко известное определение некоторых музыкальных стилей. Известно, что блюз это когда хорошему человеку плохо, а рэп - когда плохому человеку хорошо. Не задевая ничьих музыкальных предпочтений, рискну сделать вывод о том, что субъективный опыт всегда включен в более широкий контекст. Хочется сразу добавить - и глубокий. Что это за контекст? Предположим, что это контекст экзистенциального измерения, то есть пространства, где разворачиваются предельные жизненные обстоятельства. Те, которые касаются каждого из нас и которые обнаруживаются на изнанке любого индивидуального события.
Одним из важных экзистенциалов (то есть тем самым обстоятельством), оказывается состояние экзистенциальной тревоги. Ее очень трудно описать, не используя другие конструкты, такие как бессмысленность, неопределенность, безнадежность и прочие, выражающие отсутствие каких бы ни было опор за пределами личности. Другими словами, сущность этой тревоги в том, что человек может опираться только на самого себя и это совершенно не дает ему успокоения. Экзистенциальная тревога это тревога, которая не исчерпывается, она бездонна и ее можно “победить” только одним способом, о котором я скажу выше. Экзистенциальная тревога выражает одну простую идею - ни один выбор не оказывается абсолютно правильным и окончательным, ни одна позиция не дает совершенных гарантий и преференций. В состоянии этой тревоги возникает ощущение, что жизнь катится в тартарары и не за что уцепиться, чтобы прервать это неизбежное падение. Это невозможно отменить, поскольку оно оказывается предельной данностью нашего бытия.
Что же остается делать в этой ситуации и можно ли вообще что то поделать, если это падение неизбежное? Конечно, можно, более того, мы владеем этим искусством практически в совершенстве. Для избавления от парадокса, который грозит в это мгновение образоваться, вспомним о том, с чего мы начали - с мнимой тождественности субъекта и его жизни. На самом деле моя жизнь и то, что я о ней думаю это, как правило, совершенно разные вещи. В этом нет ничего страшного, более того, это является нормальной формой организации психической жизни. А все оттого, что у человека есть бессознательное и поэтому мое Эго или Самость всегда меньше меня самого, потому что Я - это Эго плюс бессознательное. Поэтому психической нормой являются невротики, которые признают наличие у себя бессознательного, которые позволяют своему бессознательному быть.
Оттолкнемся от этой формулировки и придем к следующему допущению - люди, считающие себя психически здоровыми, стремятся слиться со своим представлением о себе и, тем самым, исключить бессознательное из своего опыта. Вступая, таким образом, на путь отождествления себя и своей жизни. Но не это ли является благом, к которому следует стремиться? Давайте попробуем разобраться, что здесь “хорошо”, а что “плохо”. С одной стороны, равность своему представлению о себе очень полезна - человек становится полностью понятным и прозрачным для себя, веселым и социально активным, он всегда знает о своих желаниях и совершает только полезные поступки. С другой - это понимание становится его же ограничением, поскольку не остается места, откуда может прийти вопрос. В итоге он становится скучным для самого себя, а скука, как известно является преддверием тревоги, которая тем не менее не наступает, поскольку навык борьбы со скукой оказывается одним из первых искусств, которым он овладевает. Похоже, что человек нуждается в некотором разрыве сознательного и зиянии невосполнимой нехватки, которую невозможно компенсировать до конца, но благодаря которой развитие становится возможным.
Экзистенциальную тревогу можно либо претерпевать, то есть жить с ней, каждодневно имея ее в виду, или успокаиваться, делая вид, что ее не существует. Лучше всего это осуществляется с опорой на что то внешнее, то есть с помощью идентификации. Мы идентифицируемся с чем то одобряемым, становимся тем, у кого, как нам кажется, есть необходимые качества и фиксируем себя в виде пазла, состоящего из этих присвоенных сравнений. Цена, которую мы платим - это цена экзистенциальной тревоги, которая неизбежно снижается, потому что через идентификацию с чем-то внешним мы отдаляемся от этого переживания. Мы перестаем испытывать тревогу из-за того, что наш идентифицированный образ отчужден от того, что способно переживать приближение к экзистенциальным пределам. Здесь уместно вспомнить Хайдеггера, который говорил о том, что успокоение тревоги означает переход из аутентичного бытия в неаутеничное.
В этой истории бессознательное оказывается тем самым маяком, который не позволяет уйти от себя слишком далеко. Бессознательное это то, что неотчуждаемо от нас в отличии от того, что мы привыкли называть сознательным представлением о себе. Это, можно сказать, сердцевина нашего бытия. Тревога, в свою очередь, оказывается его пульсацией в измерении сознательного, поскольку тревога это то, что ускользает от символизации, что всегда напоминает о неустойчивости и незаконченности любой определенности, за которую мы цепляемся. Тревога проявляется как безобъектный феномен, у нее нет адресата; также можно сказать, что у тревоги нет заземленности, она как бы подвешивает нас в воздухе и заставляет искать точки опоры. Через тревогу что-то важное просится наружу, тревога перетряхивает привычную ткань бытия, ища в ней складки и разрывы.
Тогда получается интересная штука. Вполне логичное желание успокоиться раз и навсегда и, тем самым, обрести устойчивость, на деле оказывается способом отказаться от себя в пользу воображаемого прибежища, в котором нет ничего, кроме неаутентичных идентификаций. Чаще всего это вполне удается. Здесь дела обстоят так же, как в случае с зависимостью, когда смерть наступает быстрее, чем неизбежное разочарование в избегании тревоги. При этом, награды за отказ от подобной попытки нет никакой, во всяком случае, в области сознательного. Поэтому ничего не остается, кроме как довериться тому, что не имеет никакого рационального обоснования, поскольку именно это указывает на приближение к центру индивидуального бытия. Возвращаясь к названию текста - экзистенциальная тревога создает зазор между идентичностью и тем, что находится за ее бэкграундом для того, чтобы окончательность не была достигнута. Тревога как землетрясение разрушает сооружения идентичности и обнуляет все результаты и достижения, призывая создавать сущее заново и с нуля. .
А существует ли бессознательное?
Феноменологи утверждают, что бессознательного не существует. Бессознательное знать не знает ни о каких феноменологах.
Если без шуток, то феноменологически бессознательное никак не подтверждается, поскольку недоступно непосредственному акту наблюдения. Но достаточно ли непосредственного наблюдения, чтобы делать выводы о существовании чего либо только на этом основании? Поскольку бессознательное существует, скорее, в форме паузы, чем наполнения, его присутствие, подобно пространству между словами в предложениях, лучше исследовать, обращая внимание на то, что окружает провалы и пустоты.
По ММ. Бахтину бессознательное - это голос Другого. Я понимаю это так - бессознательное это то, что обозначает разницу между интроспекцией и наблюдением, когда я сам выступаю в качестве объекта. Мое бессознательное это и изменение поля Другого в моем присутствии и реакция на его присутствием в моем поле. Если я ретрофлексирую агрессию, то этот фон всегда связан с кем-то еще - это содержательный компонент бессознательного. Причина, или смысл моего удержания, также связан с Другим в самом широком, обобщающем смысле, с большим Другим как социальным нарративом и в этом динамическим компонент бессознательного. Тогда содержательный и динамический компонент как то уравновешивают друг друга - если содержание прорывается через динамическое сдерживание, оно попадает в фокус осознавания, если содержательное под действием сдерживающих механизмов десимволизируется, его недифференцированное возбуждение переходит на соматический уровень. Таким образом, бессознательное это что-то промежуточное между телом и Другим, бессознательное одновременно адресовано и мне и тому, с кем я связан в семантическом взаимодействии. Бессознательное это подлинная граница между мной и не-мной и это то, что необходимо преодолеть.
Поэтому, когда Лакан говорит о том, что бессознательное организовано как язык, он с данной точки зрения говорит о динамической компоненте бессознательного, которая действительно является производной дискурса. Тогда как содержательная компонента скорее отражает функционирование self-парадигмы в представлении гештальт-подхода.
Про бессознательное также можно говорить через анализ понятия сопротивления. Сопротивление это бессознательное действие, который отражает ссылку на фрагментированный опыт. Сопротивление это как отказ от того, что находится в фокусе, так и поддержание того, что остается в фоне. Тогда бессознательное это то, что имплицитно присутствует в каждом коммуникативном акте, обозначая принципиальную несводимость целостного бытия к способу его экспрессии. Бессознательное конституирует постоянство идентичности, поскольку отсутствие доступа к его элементам всего лишь создает предпосылки для дифференцированного послания к среде. В этом смысле бессознательное есть своего рода фундаментальная потенциальность, неисчерпаемый источник экзистенциальной вины при необходимости делать осознанный и окончательный выбор.
Мы всегда больше чем то, в чем участвуем. И поскольку, в экзистенциальном смысле человек ответственен не только за действие, но и за бездействие, бессознательное это пассивная или негативная форма участия, бытие вовнутрь. Это не жизнь наоборот, это скорее концентрированный опыт одиночества - если принять идею о том, что для жизни необходимо как минимум двое - и попытка его преодоления.
Развитие личности и возможность для изменений
Человек это то, что он хочет. Даже если он получает не то, что хочет, эта история скорее не про желания, а про форму хотения. Иногда единственным способом соприкоснуться с желаемым бывает ситуация, при которой желаемое тебя убивает. Но это тоже форма контакта, пусть и окончательная.
Конечно, нельзя эгоистически исключать из своей жизни окружающих. Окружающие, в конце концов, вырастают, как образы в волшебном фонаре, из тени твоих родителей, а их, как бы порой того не хотелось, игнорировать не получится. Поэтому, человек - это то, что он хочет, плюс другие люди. Материальный мир, с известной долей условности, можно исключить из этой формулы, поскольку известно, что среда нападает только в качестве самообороны.
Итак, чтобы получился человек, нужно не просто что-то хотеть. Потребности создают потенциальную канву, на которой разворачиваются вектора человеческих усилий. Соответственно, важен способ обращения с этой возможностью хотеть, способ обращения с той движущей силой, которая приводит к изменениям. Вот на этот способ распоряжаться желаниями больше всего и влияет переменная окружения, начиная с рождения и заканчивая смертью, когда хотеть больше нечего, незачем и некому. По направлению к зрелости ребенок проходит путь дифференциации своих желаний и мета-потребность, которая в разных форме преломляется во всех фазах этого движения, относится к требованию признания себя другими и переживанию собственной значимости для других.Это требование создает условия и возможность удовлетворения всех прочих желаний, поскольку без нее не формируется объект-объектных отношений, структурирующих хаос.
Например, необходимые условия для выживания на шизоидной фазе развития возможно получить только тогда, если фигура ребенка становится для матери более фокусированной, чем ее собственное негативное эмоциональное состояние, которое она транслирует в виде ненависти и ужаса небытия. Здесь признается или не признается право на жизнь вообще.
Далее за ребенком признается его право существовать как объекта, нуждающегося в достаточном количестве заботы и констатация факта того, что у родителей и мира вообще достаточно поддержки для его развития. Затем, если предыдущая фаза завершается удовлетворительно, ребенок признается существующим отдельно как самостоятельная единица бытия, а также существующим как определенный набор качеств, непохожих на родительский. В этом месте важной становится такая грань признания, как доверие, при которой родители признают адекватность продолжающегося развития, не вмешиваясь в процесс сепарации-индивидуации и не вовлекаясь в чрезмерный контроль.
В дальнейшем признания требуют также табуированные и социально-неприемлемые переживания, которые могут быть расценены как “плохие” и подавляться, либо же остаться естественной часть эмоциональной экспрессии.
Таким образом, признание значимости и доверие к уникальности индивида являются необходимыми условиями формирования здорового характера.
Поэтому в арсенале психотерапевтической коррекции существует уникальная возможность дать клиенту тот необходимый объем признания, который позволит ему максимально полно предъявляться перед лицом многочисленных вызовов существования и вернуть способность жить полноценной и целостной жизнью.
Характер является результатом приспособления человеческой экспрессии к условиям окружающего мира и, выполняя адаптивную функцию, на определенных этапах развития служит высоким целям выживания. Однако, после того, как необходимость в этом отпадает, характер никуда не уходит и не меняется, делая человека своим заложником. Можно ли что-то менять в особенностях личностного реагирования, если среда уже не требует тех реакций, которые были полезны ранее, а сейчас выглядят нелепыми и опасными? Мне кажется, в настоящем человек продолжает поддерживать те ценности и отношения, которые в прошлом гарантировали ему ощущения безопасности и признания. Тогда отказ от них как будто может привести к затопляющим переживаниям ужаса, одиночества и хаоса. И поэтому личность продолжает совершать действия, которые в символической форме проводят черту между настоящим и прошлым, и таким образом, настоящее в той или иной степени игнорируется, если большая часть внимания направлена на контроль этих искусственных и ненужных границ.
Выход находится там же, где вход, только с другой стороны. Лучший способ что-то изменить это перестать бороться с тревогой, которая заставляет прибегать к привычным способом обрести душевное спокойствие. Тревога связана с новыми возможностями, которые предоставляет настоящий момент, но для того, чтобы переживания стали опытом и обогатили его другими способами реагирования, в нем необходимо дойти до конца, не останавливая тревожность и не давая ей вновь превратиться в привычку.
