Как известно, помимо иерархии потребностей, реализация которых обеспечивает рост и организма и личности, у человек есть набор мета-потребностей, которые отвечают за то, каким образом будет происходить развитие и будет ли оно происходить вообще. Одной из наиболее важных связок, на мой взгляд, является следующая пара: это потребность в безопасности и потребность в изменении. От качества их баланса сильно зависит протекание самого процесса развития: либо изменения в нем вообще невозможны, либо они происходят так стремительно, что теряют связь с внутренней логикой предшествующих состояний. Давайте рассмотрим некоторые способы организации процесса изменений в пределах представленной пары мета-потребностей.
Нарциссически организованная личность отказывается эмпатически присутствовать в контакте, поскольку усилия, которые она вынуждена затрачивать на ассимиляцию подобного опыта, чересчур велики. Гораздо проще выстраивать контакт таким образом, чтобы его не происходило. Чтобы текст общался с текстом. Например, когда встречаются люди и рассказывают о себе истории, которые уже были рассказаны много раз. Встреча необходима ,для того, чтобы просто оживить память и дополнить рассказ новыми экспрессивными средствами. А затем провести ревизию случившегося и, поправив сдвинувшиеся с привычных мест понятия, отправиться к новым монологам.
Что является непереносимым для такого типа личности? Например, плохое понимание того, где будут проходить границы после того, как контакт состоялся. Как будто диалог это долгий путь к некой нейтральной территории, после пребывания на которой невозможно вернуться обратно, поскольку хлебные крошки давно съедены птицами. И тогда отношения возможны только в двух форматах – холодное дистанцирование или слияние, из которого невозможно выбраться, не растеряв свою идентичность. Либо же другой представляется настолько хрупким, что забота о его безопасности целиком ложиться на плечи партнера и делает вину за любую оплошность неисчерпаемой. Нарциссическая личность убегает в контр-зависимость, когда надежда на исцеляющее слияние умирает первой, не позволяя выдерживать разнообразные нюансы и оттенки отношений, расположенные между этими двумя полюсами..
Преждевременно и односторонне завершенное слияние порождает тяжелое переживание, известное как обида. Обида возникает тогда, когда один человек уже выскочил из слияния, а второй еще в нем остается. Обида поддерживается идеей, точнее даже не идеей, а ощущением, что другой что-то должен по отношению ко мне. Например, должен быть рядом, должен быть чувствительным к важному, другими словами должен разделять мою жизнь. И при этом не иметь право на свои собственные процессы. Обнаружение которых, при внезапном и несовместном выходе из слияния, как раз и воспринимаются как личное оскорбление. Слияние это такой феномен, когда одному из участников диалога передается некое обязательство, способность и возможность испытывать не присущие ему переживания.
В спонтанном контакте, который протекает с меньшим привлечением контроля, есть риск продемонстрировать другому слишком многое и тогда его впечатление может стать чересчур непрогнозируемым. Если предъявление происходит дозированное, в строго необходимых количествах, тогда можно выстраивать свой образ в глазах другого согласно эстетически выверенным и непротиворечивым моделям. С одной стороны, это сильно успокаивает, а с другой не дает возможности окружающим адекватно отражать собеседника, поскольку он, подобно флюгеру, все время поворачивается к ним наиболее удачным профилем.
В этом случае можно хорошо понимать, какими опасностями и усилиями грозит встреча, тогда как другой полюс этого события, связанный с удовольствием и воодушевлением, слишком сильно погружен фон и к нему нет доступа. Во время встречи есть риск обнаружить в себе нечто новое, что-то такое, с чем как-то придется жить дальше. Потому что история, которая произносится для других, вначале звучит для самого себя. Она, словно каток, разглаживает ландшафты сомнений и превращает трехмерный пейзаж за окном в скучную открытку из прошлого. Есть большой соблазн однажды твердо и окончательно ответить на вопрос – кто я, чем постоянно им задаваться и не сразу находить верный ответ.
Тревога изменений здесь очень связана с тревогой обнаружить себя вне привычных координат “хорошо-плохо”, поскольку само пребывание в неопределенности не является ресурсом по исследованию новых возможностей. Скорее наоборот, это испытание, которое необходимо как можно быстрее прекратить, потому что оно грозит потерей ориентиров. Естественный процесс, при котором необходимо периодически совершать усилия для того, чтобы очутиться в незнакомом месте своей внутренней географии, прерывается и замещается усовершенствованием того, что уже есть.
Алекситимия как неспособность чувствовать происходящее, то есть проживать его полностью, приводит к соматическими реакциям, которые вторично запускают панические атаки. Таким образом, говорить о смерти оказывается гораздо проще, чем что то понимать про жизнь. В которой чаще всего оказывается много одиночества. Однако, с этим одиночеством обращаются специфическим образом. Например, хотят отношений, но при этом не хотят рисковать и страдать. То есть хронически пребывают в двойных посланиях самому себе. Тогда алекситимия всего навсего легализует остановленный процесс коммуникации, когда потребность в близких человеческих не разворачивается и остается нерешаемой проблемой. Алекситимия клиента “лечится” контрпереносом терапевта, если понимать под контрпереносом чувствительность последнего к диалоговому характеру отношений, к тому, как меняется реальность терапевта, когда в ней появляется клиент.
Алекситимия фактически означает завершенный процесс по изгнанию некоторых частей личности и связанных с ними аффектов в неосознаваемый полюс. Вытеснение, как многие другие психологические защиты, это то, что делает моё не моим, что отчуждает от самости тот важный кусок идентичности, который определяет вектор развития жизни. Психическая реальность включает в себя то, что происходит со мной, стало быть, я имею отношению ко всему, что разворачивается вокруг. Переживание это основной элемент опыта, поэтому алекситимия препятствует его получению, загоняя психический аппарат в узкие рамки понимания.
Слияние вкупе с нарциссическими чертами характера, а именно, склонностью к обесцениванию себя в полюсе ничтожности приводит к интересным конструкциям и формам. Для отношений, окрашенных этими феноменами характерны: глобальность (отношения равно жизни, вне отношений если жизнь и есть, то гораздо более низкого качества, сравнимая скорее с выживанием, чем получением радости) и огромная нагруженность чувством вины за ужасное нарушение баланса (он мне дает все, см. первую особенность, а я – … ничего, кроме может быть хорошей функциональности). В этом случае чувство вины может быть настолько непереносимым, что проще прекратить отношения и символически погибнуть, чем доставлять мучения прекрасному человеку, который зачем то терпит рядом невозможного партнера.
Как известно, невроз – это самый действенный и эффективный способ познания себя. Невроз это такое состояние, при котором уже существующее, но неосознанное, прокладывает себе дорогу в сознание слишком грубым способом, от чего привычный способ обращения с собой деформируется и причиняет дискомфорт. Невроз это предвестник необходимости изменений. Смысл лечения невроза не в том, чтобы возвращаться в прошлое, в котором этого дискомфорта не было. Смысл в том, чтобы признать настоящее. И не сопротивляться тому, что нуждается в признании, если говорить о материале, который стремиться к осознаванию.
Тревога является символом недостающей части в сообщении о своем состоянии, чего не хватает для того, чтобы переживаемый опыт и попытки его представления составились в единое целое. Тревога это реакция на неконгруэнтность того, что доступно для осознавания и той части психической жизни, которая лежит в его основе. Как будто ситуация не вытекает полностью из того, что я понимаю, а включает в себя еще что-то, неизвестное и как будто чуждое. Как будто моей жизнью управляет что-то мне не присущее. Тревога заполняет брешь между осознаваемым и неосознаваемым.
В гештальт-терапии существует тезис о том, что тревога является формой остановленного возбуждения. Другими словами, я чувствую некоторый дискомфорт, готовность к чему либо, предчувствие неприятных изменений, но не могу определить ориентиры для ясного действия. Тревога подобна зависанию в средней точке между организменным дефицитом и ресурсом среды, когда энергии для действия достаточно, но само действие не складывается в целостный акт. Например, такое случается, если индивид не присваивает себе право что-либо хотеть и тем самым не берет на себя ответственность сознательной идентификации или отвержения. За него этот выбор делает вытеснение. И тревога, таким образом сохраняет вокруг неосознаваемого желания аффективный заряд и облегчает его возвращение в целостную картину самости. В этом заключается конструктивное послание тревоги.
Таким образом, алекситимия и тревога как два ведра на одном коромысле связаны друг с другом. Чем больше груз алекситимии, тем труднопереносимей становится тревога, доходя в своем проявлении до уровня панической атаки. И наоборот, чем более полно представлен в осознавании аффективный опыт, тем меньше индивид способен застревать в тревоге, поскольку тревога в данном случае является антонимом ясности. Слиянию в этом наборе феноменов отводится почетная роль по растворению тревоги в принадлежности благодаря тому, что уже нет необходимости отстаиваться свое право на что-либо. Здесь нет необходимости реинтегрировать неосознаваемые компоненты личности, поскольку личность сама становится интегрированной в нечто большее. Работа по размещению бессознательного в себе заменяется размещением себя в чьем-то другом бессознательном. Что в конечном счете является всего лишь более изощренной формой потери себя.