Метафора родилась после работы в клиентской роли в симулированной семье на специализации по работе с парами в гештальт-подходе. Целью сессии является встреча терапевта и клиента. Клиент похож на заблудившегося грибника, который заглядывает под каждый куст, надеясь отыскать там крошки, по которым можно найти дорогу домой. Крошки это привычный способ объяснять и как-то обосновывать свою жизненную сложность, линейная логика, которая проводит из пункта А, когда все было хорошо-светло, в пункт Б, где никаких грибов и сырость и отсутствие муравейников для обозначения сторон света. Грибник испуган и расстроен, хочет есть и принять душ и вот она начинает кричать, чтобы его услышали. И вот навстречу ему из пункта Ц выходит некто, называющий себя терапевтом для того, чтобы найти нуждающегося в компании грибника и что-то с ним сделать. У терапевта, которого в данной метафоре можно считать лесником, на счет грибника существует великое множество планов. Например, он хочет показать ему медвежью какашку, выпить с ним водки, или рассказать о заготовке дикоросов. Он кричит грибнику в ответ, описывает ему кратчайший маршрут до поляны, на которой растет экскурсионной ценности ель, диктует количество шагов после очередного поворота налево или направо. Послушный грибник четко выполняет полученные инструкции, идет по следу оленя среди высоких деревьев и все вроде бы хорошо, но только голос лесника постепенно становится все тише и тише, пока не пропадает совсем. Иногда грибнику удается докричаться до нового лесничего и история охотно повторяется. И вот если вернуться из леса в реальность, то оказывается в ней происходят похожие вещи. Умный терапевт делает правильные и очень точные ходы. Технически грамотно применяет полученные навыки. Щелкает как орешки психологические защиты и поддерживает клиентскую экспрессивность. Безукоризненно интерпретирует, как будто одним глазком заглянул в книгу судеб. Но со стороны это напоминает бой с тенью. Поскольку клиент находится  в другом месте, еще не пришел или ошибся кабинетами, а сессия идет полным ходом и по ощущениям терапевта крайне продуктивно, да так, что можно карандашиком набрасывать заметки для интервизорской группы. Я сам не раз оказывался в подобных ситуациях и мучительно соображал, что неправильно в технике, тогда как надо было обращать внимание на расстояние между собой и клиентом. Как будто самым важным является скорее присутствие рядом, чем ясное и холодное понимание того, что происходит. Полезнее разделить с клиентом его тревогу, чем обладать знанием еще одного способа, как с ней справляться. Не показывать клиенту карты, на которых пунктиром обозначена правильная траектория, а пробудить его интерес к движению. Нарциссизм терапевта и сопротивление клиента вполне комплементарные феномены, на мой взгляд. Итак, представим себе финальную встречу. Грибник поднимает глаза и видит улыбающуюся морду лесника, облепленную паутиной с пауками и раскрашенную соком раздавленных ягод. Он тычет пальцем в землю и радостно бормочет, одновременно сгорая от неловкости - ты не поверишь, я здесь 20 лет живу, когда тебя услышал, все бросил и прибежал, но, не пойму как, такая досада, сам заблудился. Прости, если чо. Пойдем-ка вместе тропинку поищем? Тут где то еще мой ко-терапевт бродит.

Основной тезис, который хотелось бы развернуть в этом тексте — о важности отношений в психотерапевтическом процессе. Особенность это темы в том, что отношения являются фоном, позволяющим фигуре быть. Но фоном порой незаметным и в силу этого на отношения можно смотреть как на неизбежное следствие прекрасных инсайтов или необходимое условие для их появления. Мне кажется, вторая точка зрения обладает бОльшим терапевтическим потенциалом. Итак, для того, чтобы отношения появились, необходимы хорошо обозначенные границы. Психотерапия это неестественный процесс, который помогает прикоснуться к простоте, как к синониму натуральности. Психотерапия это высокоорганизованные условия, которые необходимы для того, чтобы в пространство отношений не проникло ничего лишнего и чрезмерно сложного. Психотерапия примитивна, потому что осуществляется на “молекулярном” уровне бытия.  Психотерапия это всего лишь длительный процесс создания условий для того, чтобы клиент смог обнаружить себя без переживаний стыда, беспомощности и отчаяния.  Это исследование пределов возможного без всяких опор на привычные связи и привязанности. Ситуация, в которой можно остаться наедине с самим собой и испытать от этого воодушевление и чувство наполненности. Психотерапия начинается как слияние для того, чтобы появилась возможность появиться отдельностям. Психотерапия начинается как запрос провести манипуляцию с чувствами, как будто они существуют отдельно от того, кто их испытывает или окружением, как будто оно вкладывает содержание переживаний прямо в душу. Такая диссоциация необходима для того, чтобы выдержать знакомство с более полной версией себя. Мы часто ищем внешние привязанности оттого, что не удается связаться с той внутренней точкой опоры, от которой начинается отсчет движения и развития. Эта точка сама ни на что не опирается, но служит возможностью для появления направлений, поскольку известно, что в мире не происходит ничего без вашего собственного усилия. Эта точка, растянутая во времени, становится осью, на которую нанизываются многочисленные проходящие идентичности, сама же она просто не дает им разлететься по сторонам. Психотерапия это медленная, но неизбежная капитуляция человека перед проблемой. Капитуляция в том смысле, что на проблему нельзя влиять, рассматривая ее исправление как задачу будущего. Нельзя стремиться туда, где проблемы не будет. Нельзя исправить то, что уже стало нарушенным. Можно лишь вернуться туда, где что-то пошло не так и в этом месте измениться самому. Поэтому психотерапия это способ путешествовать во “внутреннем” времени. В начале психотерапии клиент предъявляется свое состояние — ему может быть плохо, он чувствует вину или одиночество, страх и опустошенность. И на этом останавливается, считая свои усилия достаточными для того, чтобы получать эмоциональные дивиденды. И, поскольку, слияние уже сформировано, он ждет что терапевт угадает, что с этим надо делать. Обреченный на безупречность, терапевт какое-то время действительно может совершать много мероприятий, действуя из своих фантазий о том, что необходимо клиенту. Ведь терапевт много чего знает про теории развития и структуру потребностей. Но почему то эти терапевтические ответы попадают мимо клиентских вопросов, которые могут так и не прозвучать в пространстве отношений. Главный вопрос, конечно же про то, что из этого предъявленного состояния хочется. Мне кажется, одна из главных задач психотерапии заключается в возможности перейти от аффектов к переживанию, то есть в самом простом случае — провесить мостик между клиентским “мне плохо” и терапевтическим “подойдет ли тебе это”. Поскольку, пока клиент контактирует только со своими переживаниями, он остается изолированной территорией на карте возможностей. Можно бесконечно долго испытывать злость, не понимая, с чем она связана и находиться в реактивном отыгрывании, т. е. ощущать неудовлетворенность, но не осознавать, в чем именно сейчас находится нужда. Другой в принципе появляется только как символ потребности, он вызывается из небытия напряжением дефицита и возможностью его компенсации. Затасканная терапевтическая фраза “а ты меня видишь?” в основном про это — а присутствую ли я для тебя как предчувствие изменений. Можно сказать, что основная задача реальности — напоминать, что именно сейчас я хочу. Высвечивание реальности согласно силуэтам ожиданий позволяет ощутить себя как активную силу, организующую возможность для их осуществлений. Подобная ситуация, а именно, застревание в индивидуализме, в силу своей незавершенности, аккумулирует  большое количество драйвов, динамика которых может создавать иллюзию большого и интенсивного события. Тем не менее, встреча не происходит, поскольку подобное взаимодействие осуществляется последовательно — пас одному участнику диалога, затем другому. Предъявляемые чувства не становятся фигурой диалога, а служат способом для сброса индивидуального напряжения. Нет возможности остановиться и увидеть Другого, который в этот момент также смотрит на тебя. Встреча это то место, где происходят изменения, когда я не игнорирую Другого привычными для себя способами, а являюсь ему в предельной форме понимания и осознавания себя. Чтобы произошла встреча, необходимо без всякого следа сомнения отметить, что “Я — здесь”. Возможность стать для клиента Другим не осуществляется сама собой, только благодаря общему пространству. Необходимо быть с клиентом и тогда, когда он вцепляется в себя и томится в аутизме, рассматривая терапевта лишь как внешнего наблюдателя своей ситуации. Постепенно у него развивается способность наблюдать себя не столько носителем симптома, сколько участником диалога, что сильно смещает точку зрения как на саму проблему, так и на источники ресурсов, которые необходимы для ее решения. С одной стороны, голова всего лишь обслуживается эмоциональную сферу, а с другой — без нее эмоциональные события не могут стать элементом наблюдаемой реальности. Тело первым реагирует на изменение в поле организм-среда, однако без концептуализации происходящего оно не становится композицией опыта. Аффект не становится переживанием, если он не осознается, как нечто, происходящее со мной, а для этого необходима некая схематизация бытия, сравнение того, что есть с тем, что было раньше. Основная сложность, с которой клиент приходит за помощью — это ситуация незавершенной индивидуации, то есть становления личности достаточно автономной для того, чтобы сохранять свои границы, самостоятельно поддерживать непрерывность идентичности и быть достаточно гибкой в вопросе приближения-дистанцирования, поскольку эти условия необходимы для развития и изменения. Здоровая автономия не является синоним аутизация, скорее это срединный положение между зависимостью и одиночеством. Автономия предполагает, что человек пользуется поддержкой среды, не теряя при этом своей свободы в выборе вариантов ее использования, тогда как свобода от окружения вообще является скорее невротической конструкцией, чем правдой жизни. Незавершенная индивидуация диагностируется всякий раз когда основанием моего собственного бытия являюсь не я сам, а некие внешние условия, люди и устремления. То есть, когда меня самого недостаточно для того, чтобы доверять тому что происходит и поэтому необходимо оглядываться на некие предустановленные данности. Подтверждать свое право быть соответствием некоторому “большому” нарративу. Как будто в свое время послание от значимых людей “ты — хороший” не интроецируется и не присваивается окончательно, так что к нему постоянно приходится обращаться в более позднем возрасте, выстраивая вокруг этой оценки свое самоощущение. При этом часто присутствует острое желание автономии и фантазия о том, что каким-то образом ее можно достичь в симбиотических отношениях. Хотя на самом деле для этого всего лишь необходимо получить по лицу перерезанной пуповиной. Как будто внутри  клиента находится бездна, которую необходимо насытить признанием, и только после этого жизнь становится возможной. Негативный опыт нельзя пережить заново, но его можно трансформировать в другом опыте отношений. Невроз это застывшее переживание. Субъективно нарушение индивидуации переживается как ситуация, в которой “со мной ничего не происходит”. То есть, вокруг может происходить много событий, но в них не получается присутствовать полностью, а лишь какой то не самой значимой частью. Или, из всего того, в чем присутствовать удается , не получается создать некий “несгораемый” опыт, который останется после того, как событие завершится. Другими словами, не получается признать и присвоить себе собственную активную позицию. Как будто очень рискованно и опасно выдвигаться вперед. Например, в эмоционально-зависимых отношениях один из партнеров предпочитает жить не своей жизнью, а интересами другого в обмен на гарантированное постоянство связи. Делается это не от альтруизма, а от ужаса одиночества, поскольку как ни пусты или травматичны будут  эти отношения, в их рамках  с помощью партнера удается худо-бедно подтверждать свое существование. Другой становится гарантом и условием бытия. Обо мне помнят, следовательно, я существую. Сепарационная тревога в этом случае становится настолько невыносимой, что просто напросто толкает к воспроизведению отношений инфантильной зависимости, внутри которых между партнерами не существует границ. Получается, что мы имеем дело с затянувшимся кризисом индивидуации, когда здоровая зависимость еще не сформирована, а инфантильная — уже слишком травматична, поскольку очень сильно не коррелирует с реальностью. Обреченная на неудачу попытка получить от объекта аддикции большее количество любви, чем он может дать, стремление взять не только его любовь, но и символически любовь всех остальных живых существ, желание насытиться раз и навсегда, то есть совершить примитивное оральное поглощение в конечном счете приводит к противоположным эффектам — отвержение одного разрушает надежду на отношения вообще, малейшая фрустрация рождает тотальное ощущение тупика и безысходности. И как фундамент сепарационной тревоги — невыносимое переживание пустоты внутри, которую природа, как известно, не терпит. Следующая картинка напрашивается сама по себе — задача терапевта заключается в том, чтобы быть с клиентом в то время, пока он переходит от инфантильной к здоровой зависимости в качестве промежуточного объекта, в качестве опоры, от которой необходимо оттолкнуться. Терапевт может придать клиенту “вторую космическую” скорость для того, чтобы он в конечном счете, после бесконечных вращений вокруг тонких и чрезвычайно важных тем, смог пережить сепарацию с терапевтом и быть способным строить не только искусственные терапевтические, но и вполне обычные, человеческие отношения. То есть психотерапия — это создание определенной иллюзии, которая необходима для интеграции в реальность. Мне нравится метафора про некую “несгораемую сумму” эмоциональности, которую можно взять с собой и в дальнейшем создать на ее основе фундамент для построения равных отношений, лишенных требовательности и исключительности. Выход из слияния всегда оказывает очень болезненным, но при этом чрезвычайно важным. Часто кризис слияния переживается с отчаянием, кажется, что состояние только ухудшается и отсутствие опор приводит к страху тотальной потери себя. Соответственно, это сопровождает огромный соблазном вернуться к привычным моделям отношений. Но если с помощью терапевта удается в этом месте задержаться, тогда знакомство с собой происходит как будто бы с нуля, заново, с удивлением и трепетом. Вот это воодушевление и изумление от того, каким я еще могу быть, становится важным ресурсным компонентом изменений. Словно бы инъекция реальностью начинает расходиться по тканям, делая возможное существующим. Слияние дарит устойчивое ощущение тепла и подтверждения собственного бытия заботой и присутствием другого. Его постоянство оберегается неотделимостью собственной жизни от активного внимания партнера — словно бы последний вдувает в голема жизнь, включает лампочку в электросеть, наполняет воздушный шарик объемом своих легких. Вместе с уходом партнера из жизни уходит также объем, краски и активность. Рука об руку с удовольствием идет тревога быть брошенным. И чем больше такого исключительного удовольствия — удовольствия, которое нельзя ощутить иными способами — тем больше и требовательней становится тревога, которую можно погасить только ежедневными инвестициями внимания, которые словно пеленг подтверждают — я еще рядом. Отношение это то место, где можно оставаться самим собой, не подвергая атаке то, что в данный момент является важным. Самое главное, что один человек может дать другому — это безусловное признание его права быть собой. То есть, подтвердить его существование в качестве себя. Завершенная индивидуация гарантирует устойчивость в опоре на себя. Границы помогают определит, что принадлежит мне в контакте, а что — нет. С одной стороны, все высшие психологические защиты так или иначе оперируют личностными границами. Проекция расширяет границы, интроекция вдавливает, ретрофлексия удерживает, конфлюенция стирает, эготизм фиксирует, обесценивание не позволяет границам разделиться. С другой стороны, способ рассматривать результат работы этих механизмов в качестве исключительно персонального события, также является защитным механизмом, выносящим за скобки диалоговый процесс взаимодействия. Психотерапия это многомерный процесс. С одной стороны, у нас есть определенная терапевтическая цель — помочь клиенту признать себя, обосноваться на том фундаменте, который его поддерживает. С другой стороны, это путешествие проходит на клиентской территории, на которой существует множество способов сдерживать продвижение, поскольку важно не только что-то обнаружить, но и дать себе право на это, интегрировать в целостную личностную структуру. И если для того, чтобы что-то обнаружить и дать возможность клиенту посмотреть на себя со стороны, достаточно технических интервенций, то для ассимиляции необходим достаточно высокий эмоциональный подъем. Он может быть связан, например, с переживанием отчаяния и бессилия, невозможностью продолжать находиться в тупике. Если в невротических конструктах страх связан с фантазиями о несуществующем, то на пути исцеления страх должен происходить из реальности. Страх того, что будет, если перемен не произойдет. Невроз связан с фантазиями, поскольку они организуют иллюзорное восприятие, спутанность, непроявленность некой базовой реальности. Фантазии манипулируют уже раз и навсегда состоявшимися образами, которые как будто существуют отдельно от личности, что проявляется даже на уровне языка — мы стремимся не испытывать страх, а предпочитаем знать, что он неизбежен. Мы хотим говорить о страхе в надежде на то, что он станет меньше и тогда к нему не нужно будет прикасаться. Однако реальность не является помойкой того, что уже произошло. Она все время находится в становлении, в точке перехода от непроявленности к ясности, к окончательности и умиранию. Невроз таким образом, искусственно продленная агония, топтание перед открытой дверью, в которую нельзя заглянуть, поскольку после этого ничего не будет так, как раньше. Поэтому внутри невроза нет механизмов для изменения, они всегда находятся за его пределами и все колебания ума, которые сопровождают нас в этом путешествии, всего лишь обслуживают его внутреннее обустройство. Невроз это форма одиночества, при котором не получается встретиться со своей реальность, а через нее прикоснуться к реальности другого человека. Метафорически напоминает комнату с кривыми зеркалами, которые вроде бы визуально расширяют пространство, а фактически, подобно гиперболоиду концентрируют всю активность на самом себе. Невроз — это сплошное Я без всяких признаков Мы. Можно сказать о том, что невроз является более естественным состоянием, нежели пребывание в аутентичной экзистенциальной реальности, поскольку последняя требует усилия, которое никогда не станет устоявшимся и не требующим для своего осуществления необходимой концентрации внимания. Не случайно, что одиночество является эквивалентом такого частого состояния как тревога и панические атаки. Паника возникает в ответ на беспомощность, когда нет никакой возможности пережить ситуацию. Когда нет механизмов ассимиляции этого опыта, а вместо завершения — хроническая неопределенность. Например, когда один партнер наносит другому эмоциональную травму, а затем ситуация, в которой с этим что-то можно сделать, не наступает. Не наступает по разным причинам — не получается встретиться из-за обиды или из-за зашкаливающей злости — но итог один. Травма отношений должна лечиться именно в отношениях и если этого не происходит тогда признание одиночества и невозможности разделить с кем-то свою боль переходит в панику. В некоторых случаях самосовершенствование также приводит к одиночеству, поскольку пресловутая “опора на себя” и ценность самоподдержки исключают возможность приблизиться или делают это приближение настолько стремительным, что от него хочется убежать. Беда контрзависимого человека — как нарушение контроля дозы у алкоголика — можно достаточно долго находиться одному, уверяя себя и окружающих в том, что это является осознанным жизненным выбором. Однако, при угрозе отношениями сближение происходит так быстро и ценность отношений становится так велика, что они не выдерживают тяжести ответственности, которая на них ложиться. Ведь теперь отношения это способ спастись, тогда как раньше спасались от отношений. Получается, что отношения с Другим это та поверхность, которая необходима для того, чтобы тень, которую бросает на мир моя подлинность, вообще смогла бы проявиться. А с другой стороны, мое усилие, которое я прилагаю на границе между собой и остальными, заставляет эти фигуры оживать и завершаться в моем отношении к ним. Еще подумалось, что стремление вернуться в прошлое может быть продиктовано иллюзией возможности воспользоваться им лучше.Однако, если такое вообразить, окажется, что возвратившись, мы по прежнему будем искать в нем то, от чего отказываемся, не замечая того, в настоящем.  Это к вопросу о том, что отношения привязанности это уникальная лаборатория осознаваний, которая правда работает не пять дней в неделю, а исключительно здесь и сейчас. А психотерапия как “путешествие в прошлое”, к счастью,ограниченна временем сессии. Магия становится магией, когда заканчивается. Во всех остальных случаях это просто жизнь.

Обнаружение реальности часто сопровождается появлением “симптома горошины”. Когда персонаж своей собственной сказки внезапно не может уснуть, несмотря на тщательную подготовку. Это симптом появляется в том случае, когда переживание иррациональным образом делается для своего носителя чересчур невыносимым. То есть когда его интенсивность не адекватна ситуации. Когда контекст жизненной истории магическим образом усиливает вполне, может быть, рядовое событие, заставляя задействованные струны души резонировать с разрушающей частотой. Это может быть ситуация очень точного попадания серийного для остальных обстоятельства в зону максимально личного отношения и участия. Таким образом, будто человек, наблюдающий спектакль со стороны зрительного зала внезапно обнаруживает себя находящимся на сцене и произносящим странные слова, которые никогда ранее не существовали в его памяти. Так бывает, когда внутреннее напряжение внезапно прорывается, поскольку то, что происходит снаружи отражает процессы, протекающие внутри и тем самым дает им дорогу вовне. Чистая случайность, от которой не застрахован никто. Можно залезть рукой в карман пальто и обнаружить там кусок жизни, от которого давно хотел избавиться. Как известно, все, что пытается быть утопленным, также с известной силой стремится всплыть на поверхность. Когда водоворот переживаний закручивается в воронку, которая угрожает поглотить сознание, самым логичным способом представляется построение вокруг заградительного барьер, фортификационных насыпей для защиты от затопления. Потому что кажется, будто стремительность потока совершенно невозможно контролировать и поэтому лучшим выходом становится изоляция входа в это пространство. В общем, если смотреть на эту картинку как-то со стороны, тогда очень трудно найти в ней место для себя. Однако диссоциация не меняет состояния, вместо этого укрепляет его статус как некой независимой функции, разворачивающейся по своим законам. Чем больше мы игнорируем какое то проблемное происходящее, тем сильнее оно становится одушевленным, как будто из тела начинает расти крохотный побег, постепенно вытесняющий с клумбы родительскую фигуру. Но зато потом, когда этот побег окончательно станет “чужим”, с ним можно начать не менее эффективно бороться, закидывая пилюлями и пропалывая тяпкой на тренингах. Даже если симптом удается отрубить с помощью искусных манипуляций, другой, не менее зубастый, рано или поздно вырастет заново, как голова у Змея Горыныча. Задача психотерапии, таким образом, представляется прямо противоположной привычному обхождению с беспокоящими фантазмами. Психотерапия не ставит своей задачей избавить людей от отрицательных переживаний и сделать всех счастливыми окончательно. В этой идее много механистичного и конвейерного. Возможно, в будущем ученые откроют гены удовольствия и начнут прививать ими направо и налево. Если к тому времени прогрессивное человечество перед запуском вакцины счастья в массовое применение откажется от опытов над животными, мы вымрем, так и не узнав, что счастливые кролики перестают размножаться. Задача психотерапии таким образом очень примитивна — она не избавляет от трагедии, а делает ее чуть более переносимой. Подобно кольцу Соломона подсказывает, что с этим жить можно… и с этим тоже. Делает происходящее вновь индивидуальным проектом, а не картинкой, к которой можно применить категорию красивая или так себе. Стоит только попробовать и с каждым разом шаг за шагом можно приближаться к центру циклона, который грозит разрушением только тому, что находится снаружи. Как с помойным ведром, только чуть более романтично. Очарование гештальт-терапии в том, что она, подобно фракталам, так или иначе отражает один и тот же процесс, что в большом, что в малом — всегда существует мощное сопротивление на пути к себе и это нормально. Когда сомнения приводят к поиску, а поиск приводит к тому, что прогоняет сомнения. На этом пути много отчаяния и разочарований, поскольку цель не ясна и траектория к ней теряется, однако в какой то момент обнаруживаешь, что уже не можешь вернуться обратно, в точку, откуда начинал движение. И это мощный источник для оптимизма. Поскольку это означает, что часть сопротивления стала союзником. И поэтому развитие продолжается.