Проективная идентификация - очень сложный и интересный  процесс, поэтому, не претендуя на то, чтобы отразить все ее характеристики, попробую коснуться некоторых наиболее важных ее феноменов. Другой задачей является попытка перевести прочитанное о проективной идентификации на человеческий язык. А также описать некоторые базовые терапевтические компетенции, необходимые для работы с проективной идентификацией.Сначала поговорим о проективной идентификации “как она есть”, а затем коснемся ее проявлений в терапевтических отношениях. Проективная идентификация отличается от простой проекции тем, что интерпретация проекции снижает напряжение, тогда как в случае проективной идентификации оно остается, поскольку сохраняется эмпатия с содержанием проективной части. В проективной идентификации в ее самой примитивной форме слито в одно интроекция и проекция, как результат отсутствия границ между внутренним и внешним. Проективная идентификация это эго-синтонное состояние и оно не нуждается в проверке, поскольку внутри него наблюдается слияние когнитивных, эмоциональных и поведенческих измерений опыта. Проективная идентификация в обычной жизни присутствует в парных отношениях и помогает партнерам с помощью друг друга упорядочить собственные аффекты. Для этого проективная идентификация должна пройти несколько этапов развития: сначала осуществляется проекция неосознаваемых частей самости на партнера, затем партнер интроективно идентифицируется с этими частями и на заключительном этапе возвращает несколько измененный аффект исходному владельцу. В результате этого отношения или улучшаются, если происходит контейнирование и снижение напряжения, или ухудшаются. В последнем случае наблюдается склонность партнера к отвержению вследствие  неспособности переработать предлагаемый ему аффект.    Проективная идентификация в повседневности проявляется в форме самоактуализирующегося пророчества. Если долгое время даже очень доброго человека считать негодяем и реагировать на него так, будто он покушается на самое ценное, что у вас есть, в один прекрасный момент он действительно покажется чуть более грубым, что будет воспринято как доказательство вашей проницательности. В клинической ситуации проективная идентификация размещается между клиентом и терапевтом. В силу того, что проективная идентификация является самодостаточным состоянием, в котором клиент не сомневается, ее актуализация угрожает уверенности терапевта в собственном психическом здоровье. Проективную идентификацию невозможно пропустить, поскольку ее начало сопровождается напряженным и интенсивным контрпереносом (здесь начинает работать второй этап  - идентификация с проекцией). То есть терапевт идентифицируется с проецируемой часть клиента и возвращает ему либо согласующий (идентификация с Я-репрезентацией клиента) либо дополняющий (идентификация с объектной репрезентацией) контр-перенос. Другими словами, терапевт испытывает либо переживания клиента, либо переживания значимого человека, который находился в его окружении. В этом случае контр-перенос позволяет получить доступ к клиентскому опыту, который является неосознанным и недоступным для вербализации. Алекситимия клиента лечится контрпереносом. Например, терапевт может чувствовать злость, которая присутствует в опыте клиента, но остается им не присвоенной. Основа для проективной идентификации - особые ожидания клиента от контакта, в том месте где происходит разрыв между ожиданиями и реальностью и образуется проективная идентификация. Проективная идентификация не позволяет попасть в реальность Другого, соответственно, работа с ней требует создания диалогового пространства и ясных границ терапевтических отношений. Если проекция клиента попадает на идентификацию терапевта, то в этом месте возникает травматизация последнего, что приводит к потере терапевтической позиции. Задача клиента как раз и состоит в том, чтобы разрушить терапевта как терапевта, лишить его фундамента терапевтической идентичности. Парадоксально, но факт - то, что терапевт предлагает клиенту, а именно - терапевтические отношения, кажется клиенту бесполезным и вредным и поэтому он старается разрушить их разрушить. Но при этом, терапевтические отношения как раз то, что позволяет клиенту подрасти, а не бесконечно отыгрывать инфантильные фантазии. Парадокс в следующем - терапевт старается дать клиенту то, что ему не нужно (на сознательном уровне), но то, что ему необходимо (бессознательно). Сложность работы с проективной идентификацией в том, чтобы выдерживать этот разрыв в коммуникации. То есть, клиент ожидает от терапевта не того, что тот готов ему предложить.Что же тогда ищет клиент, для которого терапевтические отношения всего лишь препятствие для получения того, что ему по настоящему необходимо. В проективной идентификации клиент  испытывает ярость на эмоциональную абстиненцию со стороны терапевта. Ему не хватает эмпатии на то, чтобы принять в качестве заботы то, что предлагает ему терапевт. Для клиента этого недостаточно. Терапевт для него является переходным объектом между зависимостью от первичного объекта, который осуществлял самую раннюю заботу и собственной способностью к самоподдержке и самоутешению. На терапевта возникает амбивалентный перенос - у него есть то, что важно, но в силу скупости, он делится этим очень дозировано, тогда для получения полного авторизованного доступа к ресурсам, терапевта необходимо разрушить. Клиент стремиться обрести и даже поглотить терапевта как заботящегося объекта, сделать его частью своей жизни, не ограничиваясь временем сессии. Как работать с проективной идентификацией? С одной стороны, необходимо уходить с границы контакта, поскольку это территория клиента, на которой победить невозможно. Обращение к ограничениям и терапевтической позиции  приводит к возмущению и поляризации отношений - либо ты даешь то, что мне нужно, полностью, либо мне вообще от тебя ничего не нужно. Терапевт чувствует себя загнанным в угол тем, что клиент, как будто, может быть доволен только полным поглощением. В этом теме тотального контроля есть, безусловно, позитивное зерно, поскольку контроль направлен на сохранение отношений, он маркирует огромную ценность этих отношений, точнее пока только той фантазии, которая отыгрывается в переносе. С помощью контроля клиент борется с опасностью вновь остаться в одиночестве. Клиент не может заботиться о себе, поскольку эта функция не интроецировалась от родителей. Один из способов работы с проективной идентификацией - генетические интерпретации на тему отношений с теми людьми, которые осуществляли функцию заботы. С другой стороны, единственное, в чем нуждается клиент, это в заботе и тогда ощущение, что о нем заботятся вопреки  разрушительному поведению, рождается благодаря устойчивости терапевта. Одна из задач терапевта продемонстрировать клиенту то, что его аффект не является чрезмерным и связан с потребностью в отношениях. Как известно, шизоидные состояния развиваются как раз из такого ощущения, будто моей потребности в любви слишком много и этим я смогу поглотить объект без остатка. Тогда, из соображений безопасности, лучше вообще отказаться от любого желания. Терапевт может описывать состояние клиента через эмпатию и самораскрытие. Клиенту часто не хватает эмоциональных откликов терапевта, его “истинных переживаний”, в содержании которых он не уверен. Здесь очень важен баланс между самораскрытием и границами. Например, в работе с эротизированным переносом бывает полезно “соблазниться” и вовремя сказать нет. Задача для клиента - выход в депрессивную позицию, в которой он ответственен за свою жизнь и за свое самочувствие. На шизоидно-параноидной стадии есть место только слиянию и страху автономии. Соответственно, на этой стадии на терапевте лежат крайне нереалистические ожидания.  Например, терапевт  всегда должен быть доступным, в том числе и за пределами терапевтических отношений. Задача вместе пройти путь от паранойи к депрессии даже не ставится, это задача терапевта, и этому процессу клиент будет сопротивляться изо всех сил. В депрессивной позиции клиент может печалиться не недоступность терапевта, но не негодовать и стремиться всеми силами это исправить. Необходимо обращать внимание на то, что есть, что видится как незначительное в силу обесценивания, однако при этом обеспечивает  выживание. Задача родителя в том, чтобы ребенок дожил до совершеннолетия. То есть та забота, которая сделала главное - обеспечила выживание, игнорируется как само собой разумеющееся и поэтому на месте игнорируемого пышным цветом расцветают многочисленные претензии. В работе с проективной идентификацией есть шанс, что с помощью глубокой эмпатии можно транспортировать ту заботу, которая игнорируется. Можно задать вопрос - что ты делаешь для себя с помощью меня, поскольку фантазия о том, что для себя ничего нельзя осуществлять, блокирует способность к самозаботе. Чуть ранее я писал о возможности давать интерпретации, как способе, увеличивающим осознанность и выдергивающим клиента из слияния со своим опытом. Источником для интерпретаций может служить теоретическая база, но более надежно опираться на то, что происходит между клиентом и терапевтом здесь и сейчас, находясь в негативной способности. В этом случае интерпретациям предшествует контейнирование.         Контейнирование - универсальный механизм угадать потребность клиента, сделать ее частью клиентской идентичности,  распознать и символизировать опыт, который нуждается в вербализации. “Я не знаю, что я хочу, но уже ненавижу тебя за то, что ты мне этого не даешь” - такой мотив может служить отправной точкой в проживании реальности, в которой существует риск отказа и фрустрации. Контейнирование это более высокий уровень заботы, который реализуется через возможность встречи с негативным клиентским аффектом, вместо потакания ему и сглаживанию противоречий. Клиент, который нарушает границы, в большей степени нуждается в остановке, чем в позволении немедленного отреагирования. В этом случае он встречается с собственными границами, а точнее опознает в них опору для своей личности. У терапевта есть два варианта поведения - встретиться с ненавистью клиента и тем самым позволить ему проявить свое истинное лицо, либо, заботясь в большей степени о себе, продолжать культивировать в клиенте удобную ложную самость. Проявление ненависти является знаком большого доверия к терапевту, по сути, в этом месте происходит уникальная для клиента ситуация обретения аутентичности. Проективная идентификация указывает в том числе и на выраженный прогресс в терапевтических отношениях и знаменует собой начало собственно терапии, поскольку все предыдущее время и усилия были направлены на подготовку такого контакта. Проявление ложной самости наоборот, отправляет этот процесс вспять так, что происходит выключение витальности и личность начинает заботиться о других в ущерб собственным интересам. Одна из главных сложностей в этом месте для терапевта - обнаружить свою собственную заботу и любовь к клиенту там, где основным предъявляемым материалом является ярость. Терапевтическая задача, таким образом, заключается в том, чтобы занять свое место где-то посередине: не уступить и не слиться с клиентским “хорошим объектом”, но и не разорвать дистанцию слишком резко, оставив последнего в одиночестве и тем самым превратиться в “плохой объект”. Терапевту предстоит находится в амбивалентной (депрессивной) позиции, то есть сочетать в себе и возможности и ограничения. Ненависть в контрпереносе порождает у терапевта много напряжения в том месте, где клиент долго не осознает, что именно для него делает терапевт, обесценивая и пытаясь разрушить плохой объект так, будто за ним должен обязательно находиться хороший. В этом месте извлечение хорошего объекта будет зависеть от полноты уничтожения плохого (параноидно-шизоидная позиция). Необходимо выдерживать ярость клиента еще и потому, что он нуждается в повторном переживании негативного опыта, а не в обманчивой замене плохого объекта из прошлого хорошим объектом из настоящего. В этом смысле проективная идентификация дает второй шанс для того, чтобы изменить опыт через погружение в отрицательные переживания, против которых в обычной жизни применяются многочисленные самоуспокоительные приемы. Контейнирование это процесс обозначения границ, называние того, что происходит. Фактически, функцию контейнирования может выполнять интерпретация, если понимать под ней упорядочивание происходящего, когда событий много, а их осознавание запаздывает. Интерпретация это выход из отношений в метапозицию, агрессивное действие по отношению к клиенту, поскольку предполагает конфронтацию с его опытом. Интерпретация возвращает клиента в реальность, поскольку дает безымянному название и размещает это в рамках реальных отношений, тогда как проективная идентификация пытается разместить терапевта в нереальных фантазиях клиента. Интерпретация выступает против проективной идентификации. Интерпретация подтверждает важность происходящего для клиента, выводя это за пределы оценочной шкалы “хорошо-плохо”. Интерпретация связывает происходящее с целостным опытом клиента, позволяя ему взглянуть со стороны на повторяющиеся паттерны отношений. Клиент нуждается в принятии и смертельно боится отвержения. Проявление истинной самости сопровождается актуализацией труднопереносимого контрпереноса, однако в этот момент нужно быть максимально бережным, поскольку именно сейчас начинаются жизненно важные изменения.Чтобы позаботиться о себе, есть соблазн поступить так, как поступали родители - успокаивали, но не утешали. Утешение возникает тогда, когда клиент видит, что своими аффектами он не разрушает терапевта. Ожидаемые реакции от терапевта - разрушение или месть. Сохраняя терапевтическую позицию терапевт тем самым устанавливает и поддерживает границы отношений. Хорошо выстроенные внешние границы приводя к формированию внутренних границ в виде признания права и возможности быть собой, требовать, не соглашаться, быть неудобным и так далее. Важны фактически не сами интерпретации, а ощущение, которое клиент может унести с собой после сессии - “меня способны выдержать и я не так уж и плох для другого, а значит и для самого себя”.  

Пограничный клиент приходит на терапию с запросом, который невозможно удовлетворить в той форме, в которой он предъявляется. Пограничный клиент не стремиться к целостности (которая является ценностью для терапевта), а регрессирует к формату ранних отношений и поддерживает в них свою расщепленность. Делает терапевта крайне несвободным, поскольку сам не может свою свободу переносить. Терапевтические отношения, в которых терапевту необходимо контейнировать расщепленные части и быть на шаг впереди клиентского опыта осознавания, хорошо этому способствуют в самом начале терапии. Пограничник хочет вернуться в то место, где он потерял способность принадлежать самому себе для того, чтобы наказать за это или отобрать то, чего был лишен. Пограничный клиент желает эксплуатировать терапевта, поглощая его, а не пользоваться им на границе контакта. Поэтому вместо того, чтобы выстраивать более реалистичные отношения, существует большой соблазн поддерживать это примитивное взаимодействие, опасаясь агрессивных реакций пограничника на любое изменение установленных порядков. Пограничный клиент в еще больше степени, чем невротический будет стремиться закрепить свой способ манипулирования реальностью. Терапевтический альянс в большей степени базируется на стабилизации, чем на возможности желательных изменений. В некоторых случаях терапевтические отношения с пограничным клиентом могут в еще большей степени зафиксировать его патологический опыт переживания своей отдельности и невозможности присутствия рядом с кем-то. Например, когда терапевт реагирует на проективные идентификации и возвращает клиенту его “сырой” эмоциональный материал, тем самым отвергая его способ установления отношений, действуя слишком прямолинейно. Это происходит при слишком быстром отделении от клиента и выстраиванию границ, к которым ему еще не получается приблизиться. Если интерпретировать пограничного клиента как невротического это фактически ставит род угрозу существования отлаженной системы по изоляции непереносимых аффектов и приводит к ретравматизации. Запрос пограничного клиента который не звучит но имплицитно содержится во всех посланиях к терапевту можно сформулировать так - будь терпелив ко мне, мне необходимо наблюдать опыт устойчивости, противоположный отвержению, в котором я потерял часть своих эмоций. Попробуй обуздать мою противоречивость на более высоком уровне абстрагирования, который мне недоступен, но к которому я стремлюсь. Таким образом, задача по интеграции переформулируется в соответствии с тем, что непосредственно происходит на терапии, а именно - необходимо опознать ресурсы, которые присутствуют в реальном контакте, с реальным терапевтом. Если пользоваться метафорой ментального метаболизма, то пограничный клиент насыщается очень быстро, не разбирая вкуса, не разжевывая пищу, стремясь только лишь наполнить себя объемом. Пограничный клиент жаден до любых проявлений человечности, но не может долго находиться в контакте, поскольку не обладает опытом длительных отношений, в которых можно не торопиться, в которых есть возможность ощутить более тонкие нюансы коммуникации вместо одной доступной - хватай и беги. Другими словами, фрустрация привычного способа получения признания с одной стороны угрожает терапевтическому альянсу, а с другой стороны - разворачивает пограничного клиента к иному формату отношений. Формату отношений, более похожему на ту реальность, в которой ему необходимо закрепиться. Можно сказать, что пограничный клиент обретает власть над ситуацией, поглощая репрезентацию объекта своего интереса и выстраивая отношения с этим интроецированным образом.  В результате, жизнь может уйти далеко вперед, но пограничник словно бы не замечает этих изменений, поддерживая динамику “внутренних” переживаний, которые не могут быть размещены снаружи, поскольку давно потеряли актуальность. Попытка навязать терапевту определенную роль в соответствии с некоторыми ожиданиями является необходимым этапом в развитии терапевтических отношений и тем вектором, который определяет направление их развития - от защитных трансакций к реальным взаимодействиям, обладающим потенциалом изменений. Таким образом, в терапии пограничных клиентов мы можем наблюдать две противоположные тенденции. С одной стороны, пограничный клиент в еще более выраженной степени, чем невротический, не желает меняться. И большая часть его экспрессии в терапии направлена именно на это, на стремление захватить терапевта в плен и удерживать его на своей территории. Поддержка его в этом желании фактически означает ретравматизацию в тот момент, когда терапевт сам рано или поздно теряет возможность тестировать реальность и пытается стать родителем несуществующему уже ребенку. Однако, стремительное выстраивание границ может быть расценено как отвержение. Поэтому, важно как фрустрировать стремительность пограничника в стирании границ, так и потом поддерживать его в этой фрустрации, не давай развернуться противоположному полюсу слияние - отвержению и обесцениванию. Поддержкой как раз и является обращать внимание на то, что в актуальных отношениях не похоже на фантазии и не соответствует ожиданиям, но тем не менее существует и может быть ассимилировано как опыт - очень небольшой, может быть не слишком ценный, не такой интересный, как хотелось бы, но тем не менее состоявшийся. Ухудшение в ходе терапии часто может приводить к растерянности терапевта. Однако, в отношении пограничного клиента, подобное ухудшение свидетельствует скорее о правильно выбранной тактике. Дело в том, что отщепленные и игнорируемые элементы идентичности нуждаются в актуализации перед тем, как они будут интегрированы в структуру актуальных отношений. Интрапсихический конфликт, отделенный от породившей его системы отношений и ставший достаточно автономным для того, чтобы избегать проверки реальностью, необходимо вновь сделать фигурой межличностного взаимодействия. Это необходимо для того, чтобы перенести стоящую за ним потребность в настоящее, поскольку в нем есть возможность для ее удовлетворения. Другими словами, взрослый пограничный клиент не нуждается в матери, которая сейчас делала бы то, что не смогла сделать тогда; он нуждается в гармоничном, целостном ощущении себя, которое является результатом поддерживающих и развивающих отношений. Прошлого не вернешь, это верно, как не вернешь и оставленныхе в нем возможностей. Но также верно и то, что пограничный клиент на самом в этом не нуждается. Ощущения собственной целостности, о которых мы говорили, могут быть результатом отношений в терапии. В начале терапии пограничный клиент мало контактирует с собой, вместо этого активно включается в манипулирование другими людьми, и терапевтом в том числе, поскольку с его точки зрения, демонстрация экспрессии требует определенной подготовки среды. Окружающие подобны оберточному материалу, которым пограничник окружает свою хрупкую натуру, и они необходимы лишь для того, чтобы он смог почувствовать себя в безопасности. Пограничный клиент обретает некую завершенность в зависимости и тем самым укрепляет невозможность опираться на самого себя. Окружающие делают для пограничника очень важную вещь, а именно - подтверждают его существование в качестве важного и значимого объекта их реальности и, соответственно, через это гарантируют некоторое постоянство его внутреннего мира. Невротический уровень развития предполагает наличие стабильного позитивного образа Я - мне хорошо одному, но в отношениях может быть лучше.  Для пограничного клиента этот позитивный образ возникает только внутри отношений и по выходу из них как будто бы утрачивается - мне хорошо только в отношениях, без них я не чувствую себя живым. Поэтому постоянство образа обеспечивается необходимостью быть в слиянии. Самый большой вопрос для пограничного клиента - как сделать для себя то, что я хочу, но не получаю от других? Как стать для самого себя неким внешним наблюдателем, который бы посмотрел на дело рук своих, и сказал, что это хорошо? Пограничный клиент мастерски игнорирует чужие границы, при это очень трепетно относясь к своим. Разумеется, это происходит из-за ощущения повышенной ранимости, желанием залезть другому под кожу так, чтобы не было возможности отказаться окружить его своей телесностью. Однако, если такая штука происходит с не сильно нарушенным партнером, его иммунный ответ рано или поздно приводит к предсказуемому отторжению. Итак, слабость пограничного клиента - неуверенность в себе на онтологическом уровне. Для пограничного клиента понимание того, что истина находится где-то посередине является очень умозрительной штукой. Скорее, он живет сразу в двух измерениях, которые находятся вокруг этого “посередине” и благодаря силам взаимотталкивания, не позволяют друг другу перемешаться, уравнивая противоречивость противоположных посланий. С одной стороны, пограничный клиент для терапевта является очень большой фигурой, которая может нанести вред своими разрушительными аффектами, а у терапевта нет возможности этому сопротивляться и обладать собственными реакциями на происходящее. С другой стороны, пограничный клиент оказывается для терапевта настолько малой фигурой, что она не может претендовать на адекватное восприятие; она величина настолько мелкая, что утрачивает любую власть в терапевтической ситуации. Недостижимая истина в центре - и терапевт и клиент являются равноправными участниками взаимодействия, что сильно снижает интенсивность переживаемых эмоций вины и стыда со стороны пограничника. Этот момент важно учитывать, потому что подобное расщепленное видение терапевтической ситуации приводит к тому, что пограничный клиент, опираясь на свою субъективную реальность, перестает видеть терапевта гарантом своей безопасности. По сути, большая часть работы с пограничным клиентом происходит в фоне, а именно в изменении эмоциональной окраски текущих отношений с терапевтом. Пограничник интернализирует объектные отношения с терапевтом, в которых он чувствует себя в достаточной степени признанным для того, чтобы перестать фрагментировать свою самость. Длительность терапевтических отношений позволяет обрести постоянство уже не в форме закрепленного поведения, а в постоянстве процесса - за всем многообразием экспрессии находится один и тот же человек. Текущая парадигма бытия в мире замещает собой предыдущий опыт, в котором отношения делились на отдельные части, потому что хорошая часть не может существовать рядом с плохой и какой то из них приходилось удаляться на задворки бессознательного. Способность тестировать реальность коррелирует с возможностью опираться на целостный опыт, чем меньше клиент способен замечать в себе, тем больше он заселяет реальность своими отторгнутыми частями. Критерий успешности терапии - развитие наблюдающего Эго. Пограничный клиент находится в потоке переживаний, которые расцениваются им как Эго-синтонные, то есть он слит со своими драйвами, не имея возможности дать им оценку, соотнести с внутренними инстанциями или реальностью. Пограничный клиент злится, не имея возможности посмотреть на свою злость как бы со стороны или идеализирует, рассматривая подобное состояние как единственно возможное в данный момент. Поэтому любые попытки обратить его внимание к тому, что собственно происходит, в начале терапии приводят к вспышкам ярости, как будто он опасается любой паузы, возникающей внутри процедуры мгновенного отреагирования. Подобная ярость это реакция на ощущение беспомощности, которая требует немедленного действия для заполнения пустоты. Попытка назвать происходящее, осознать и символизировать, воспринимается как нападение, лучшей защитой от которого является разрыв дистанции, обесценивание и уничтожение терапевта. Поэтому когда пограничный клиент начинает говорить о том, что он делает, включая это действие в более широкий символический порядок - например, я действительно нападаю на тебя, потому что обычно делаю так со всеми мужчинами, которые не занимаются со мной сексом - это является признаком начинающейся интеграции. При которой поведение сейчас не является случайным или спонтанным, а динамически отражает присущую внутреннюю логику. Это важное приобретение, поскольку для пограничного клиента характерна утрата целостного и непрерывного восприятия своей личности. Вместо этого он мечется между различными плохо соотносящимися друг с другом состояниями, захваченный ими и не способный контролировать их смену. Пограничный клиент обучается узнавать в отдельных фрагментах своей экспресии что-то общее, преодолевая потребность отказаться от части травматического опыта. В этом смысле субъективным критерием положительной динамики в терапии будет служить способность пограничника овладевать своими драйвами, ориентироваться в них и сохранять стабильность эмоционального состояния, без переживания захваченности и растерянности. Пограничная личность в какой то мере теряет возможность находиться в паузе между стимулом и реакцией. В ходе терапии мы можем наблюдать как подобные клиенты замедляются и лучше выдерживают неопределенность, поскольку подобная стремительность характерна для высокого уровня тревоги. Критерием правильного направления в терапии  является возрастание конгруэнтности пограничных клиентов, при котором они начинают в большей степени принимать во внимание реальность контакта, нежели по прежнему действовать так, будто другой личности просто не существует. Подобная особенность вытекает из феноменологии пограничников, которые не тестируют межличностные границы, буду уверенными в том, что и так знают, что происходит в чужой голове. Отсюда обращение с терапевтом, как с собственной рукой, у которой конечно же глупо спрашивать, как она себя чувствует, перед тем, как выдавить ей зубную пасту. Бывает трогательно наблюдать, как через некоторое немалое время после начала терапии пограничник натыкается на границы терапевта и мягко отступает назад, возвращаясь в свои, а не стараясь сделать их общими. Пограничный клиент большую часть времени находится в контакте не с реальным терапевтом, а со своим фрагментированными частями, с которыми он проективно идентифицируется. То есть, исследует и обосновывает свой гнев, провоцируя терапевта на переживание подобных эмоций. На начальной стадии терапии попытка терапевта выйти из-за проекций и продемонстрировать себя настоящего часто приводит к ярости со стороны пограничника, поскольку для него и так происходит слишком много. По большому счету, ему необходимо напугать терапевта для того, чтобы обосновать этот способ искоренения из себя негативных аффектов. Пограничный клиент должен встретится со своими отвергаемыми частями без ощущения того, что они ужасны и задача терапевта во многом определяется необходимостью терпеть их отыгрывание на себе. Метафорически терапевтическую стратегию можно проиллюстрировать отношениями Красавицы и Чудовища, когда последний сначала проверяет свою первоначальную гипотезу (я ужасен и отвратителен), а затем принимает себя в качестве нерасщепленного, целостного образа. Происходит возвращение себе и интеграция отрицаемых частей на качественно ином уровне абстрагирования, на котором существует большее количество оттенков и нюансов отношений. Незавершенная задача развития, которая ставится перед пограничным клиентом в процессе терапии, заключается в преодолении страха перед автономией. Травма плохой сепарации, после которой у пограничника возникает ощущение, что его собственных ресурсов явно недостаточно для того, чтобы чуть более успешно выживать, приводит к зависимости от других и необходимости ими манипулировать. Соответственно, в терапии мы можем фрустрировать манипулятивность и поддерживать активность в обретении самостоятельности. В терапии пограничная личность простраивает внутренние границы через внешние, в пространстве терапевтических отношений. Младенец переживает катастрофу, когда ему необходимо определять границы своего тела. Для успешного выполнения этой задачи, ему необходимы родительские объятия, которые, сужают угрожающее пространство и делают его поддерживающим, то есть создают некую внешнюю структуру, которая затем интроецируется в виде внутренних опор. Внутренние опоры это некий фундамент из ощущений безопасности и принятия, которые позволяют предъявлять себя среде в поисках необходимого ресурса для развития. Пограничный клиент просит - у меня не получается установить с тобой контакт способом отличным от того, каким я сейчас пользуюсь, поэтому позволь мне продолжать; когда я тебя пугаю, не мог бы ты ещё немного побыть испуганным, а не сразу становится неуязвимым в своей безупречности; мне так не хватает твоих живых человеческих реакций на меня, что я сам теряю ощущение жизни, вытерпи ещё немного того, что идёт в проективной части моей идентичности. Какими качествами должен обладать  терапевт, работающий с пограничными клиентами? Мне кажется, достаточно ясно демонстрирующий, каким можно интегрировать полярные состояния. Например, необходимо быть очень настойчивым и последовательным в плане установления внешних границ и при этом максимально недирективным в ситуациях проявления клиентской индивидуальности. Сохранять постоянство привязанности в ответ на агрессию. Быть достаточно терпеливым и устойчивым. Для пограничного клиента очень сложно о чем то просить, поскольку в просьбе всегда присутствует риск отказа. Этот риск связан с якобы следующим за отказом катастрофическим переживанием отвержения и утраты отношений. Поэтому пограничник организует контакт таким образом, что ему приходится требовать, а не просить. То есть он так формирует условия отношений, что в их пределах как будто бы получает право немедленного и безапеляционного удовлетвория своей нужды. И когда такое происходит, а происходит это очень часто, сам в свою очередь  отвергает и уходит первый, громко хлопая дверью. Целое искусство связано с обращением с некоторыми допусками, которые пограничному клиенту кажутся очевидными и фундаментальными. Например, пограничник может считать, что терапевт видит его насквозь и если не реагирует на едва им самим ощущаемую боль, значит он черствый и бездушный. Вообще же пограничному клиенту очень сложно легализовать свои переживания  как феномен контакта, имеющему отношение к тому, что происходит у него с терапевтом. Чаще он либо считает свои переживания следствием терапевтической манипуляции либо вообще не нуждается в терапевте, довольствуясь контактом со своими проекциями. Поэтому разочарование в подобном способе взаимодействия обладает мощным терапевтическим эффектом. Но чаще оно приводит к тому, что пограничный клиент завершает терапию, поскольку ему не помогают так, как хотелось бы. В ходе работы терапевт сначала принимает все, что демонстрирует пациент, не делая акцент на отдельном переживании или истории. Этот этап своеобразная проверка терапевта на прочность - насколько он готов вместить в себя то, что находится у клиента. Последнему, чтобы собрать паззл своей индивидуальности, сначала необходимо “вывалить” все фрагментированные элементы своей идентичности на стол, а уж затем устанавливать между ними связи и соотношения. Этап “вываливания” может продолжаться достаточно долго и недоумение терапевта, с удовольствием и легкостью исцеляющего невротиков - а когда же будет собственно работа? - может негативно сказаться на терапевтических отношениях с пограничным пациентом, для которого работа уже началась. Терапевт как бы дополняет отдельные паззлы клиента тем, что связывает их сюжет с общим планом идентичности и создает предпосылки для их включения в целостную картину самости. По идее, терапевт должен быть чуть менее нарушенный, чем его клиент, поскольку он не просто собирает разрозненное в целое - клиент скорее интроецирует не подготовленное терапевтом содержание, а его способ обращения с ним, не фразы, а язык, на котором они сказаны. То есть клиент интроецирует модель отношений, внутри которых он начинает чувствовать себя более целостно, автономно и непротиворечиво. Подобный интроецированный опыт отношений составляет содержание внутренних ресурсов и опор. Еще один аспект интеграции заключается в том, что элементы диффузной идентичности пограничного клиента относятся к разным опытам несоответствия, произошедшим в разное время и при разных обстоятельствах. Они не имеют под собой общего знаменателя, центральной Я-репрезентации, которая оставалась бы неизменной и независимой от внешних факторов. Опыт терапевтических отношений позволяет отказаться от прошлого в пользу настоящего. Более того, склонность к ретроспективной оценке прошлого делает его атрибуцию зависимой от того, что происходит здесь и сейчас. Получая признание в настоящем, клиент в меньше степени будет нуждаться в том, чтобы горевать о прошлом и неосознанно желать его изменить. Признание в настоящем уничтожает примитивную каузальную логику о том, что настоящее зависит от прошлого. Настоящее зависит от настоящего. Терапевт контейнирует возникающие переживания и тем самым противостоит приглашению к слиянию. Также подобное удержание энергии необходимо для того, чтобы не впасть в реактивный психоз и сохранить отношения. С помощью контейнирования мы восстанавливаем способность клиента пользоваться функцией Эго. Контейнирование создает границы и структуры для обуздания клиентских аффектов, однако, осуществляясь через психическую анестезию терапевта, при длительной экспозиции может заканчиваться смертью или безумием. Поэтому в работе с пограничным клиентом необходима динамическая супервизия. Пограничный клиент, таким образом, лечится отношениями, в которых он интроецирует как целостный образ себя, так и поддерживающую и признающую фигуру терапевта, то есть тот минимальный набор устройчивости (образ себя, окружающего мира и отношений между ними), которая позволяет ему делать свою жизнь более укорененной в настоящей реальности и менее зависимой от пошлых незавершенных опытов по обретению зрелости. Чем более полно присутствует клиент в отношениях, тем более полной будет его интеграция.  

         Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.     Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,     слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся     шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса. И. Бродский   Эссенциальная депрессия это состояние, сопровождающееся общим снижением жизненного тонуса. В предлагаемой статье будет рассмотрена феноменология эссенциальной депрессии, а также ее связь с психосоматическим и посттравматическим расстройствами. Гениальный Иосиф Александрович чутко уловил пульсацию этого состояния, так что нам остается только развернуть спираль его текста, увеличив межатомное пространство между плотно подогнанными смыслами. Метафорически способ существования персонажа, которым овладела эссенциальная депрессия, можно описать с помощью места, в котором угроза непосредственной гибели устранена, но за это заплачено очень высокой ценой - возможностью радоваться жизни. Место в котором чрезмерно много безопасности, благодаря чему новизне не позволено проявляться. Все, что существует вокруг - уже состоялось. Элемент творения отсутствует как феномен. Главная задача - максимально точно повторять одно и тоже однажды найденное решение и контролировать реальность, чтобы она не вторглась в привычный ритуал.  Главные атрибуты подобного времяпрепровождения - усталость, скука, апатия. Вместо переживаний - выверенные безупречные рационализации. Направленность деятельности определяется не гедонистическим устремлениями, а возможностью в кратчайшие сроки истощить себя. Или можно сказать, истощение происходит быстрее, чем возникает удовлетворение. Выбраться за пределы этого места невозможно, поскольку оно окружено частоколом из тревоги и соматических симптомов, при приближении к которому могут возникать панические приступы. Более того, даже идея выбраться за пределы этого периметра не возникает, потому что пейзажи, лежащие за забором уже не радуют. Слишком много сил потрачено на построение устойчивой структуры и стабильность становится главной фигурой интереса. Объекты внешнего мира теряют привлекательностью. Слегка радоваться можно только от того, что пока не умер. Требование постоянного контроля приводит к истощению и “благодаря” этому теряется возможность претерпевать усилие, которое необходимо для обнаружение интереса и возбуждения. Психосоматика, таким образом, уравновешивает дезорганизованность работы психического аппарата и является следствием продолжающегося нарушения ментализации. Клинически это выражается в невозможности символизировать свой внутренний опыт, связать поведение и эмоциональное состояние, воспринимать себя как целостную функцию по производству смыслов. Опасность этого состояния также состоит в том, что стирается грань между представлениями и реальностью, в результате чего фантазии принимают характер катастрофических последствий.   В поле переживаний много страха разрушения - это касается неустойчивости любой сферы жизни, начиная от здоровья и заканчивая социальными связями. Злость, которая могла бы являться стимулом для изменений, угрожает стабильности и поэтому вытесняется. Злость может оживить, но любые проявления витальности реципрокно активируют тему смерти. Казалось бы, что жизнь и смерть понятия противоположные. В данном случае, они слиты друг с другом. Поэтому, лучше быть живым мертвецом, вместо того, чтобы умирать каждый день. Разумеется, подобная судьба ожидает не только злость, но любые другие чувства, поскольку они являются маркерами возбуждения, которое необходимо подавить. Возбуждение оказывается похороненным под пластами отрицательных переживаний, которые возникают как реакция на хроническое неудовлетворения разнообразных потребностей. В некоторых случаях лучше вообще перестать хотеть, чем сталкиваться с разочарованием от того, что желаемое и поддерживаемое все дальше и дальше отдаляются друг от друга. В этом смысле жизнь может возвратиться только через обратное погружение в боль. С темой смерти возникают очень интересные взаимоотношения. С одной стороны существует всемогущая иллюзия ее контроля, с другой стороны, важно скорее обеспечивать ее постоянное присутствие, как будто смерть становится устойчивым фоном жизни. Она все время приглашается и становится привычным элементом повседневности. Внезапность смерти отрицается. Важно следить за ее приближением. Смерть из потенциального измерения, в котором “пока есть я - смерти нет”, постепенно становится элементом жизни, ее необходимым ингредиентом. Влечение к смерти помогает сдерживать непереносимые проявления жизни. Влечение к смерти, принимая форму реального снижения качества жизни, защищает от смерти нереальной и нафантазированной. Настоящая смерть не признается, с идеей смерти нет примирения и чем больше она отодвигается, тем большую тень она отбрасывает на происходящее. Возникает интересный парадокс. Для того, чтобы спокойно принять смерть, необходимо исчерпать свою страсть. Опустошиться перед жизнью и перестать чего-либо хотеть. В описываемом же случае опустошиться просто невозможно, поскольку страсть отделена от индивида и его жизни. Таким образом, с помощью эссенциальной депрессии достигается или замедленный суицид или наоборот, символическое бессмертие благодаря консервации в промежуточном состоянии - между жизнью и смертью. Смерть настолько пугает, что происходит преждевременный отказ от жизни. Не очень понятной при становится сама идея сохранения жизни на таком низком энергетическом уровне. Человек как будто запирает себя в стерильной камере для того, чтобы выкроить несколько часов из отмеренного срока, при этом не зная, как ему пользоваться этим временем. Вообще тема ценностей становится очень сложной, поскольку все становится одинаково пресным. Это состояние можно описать такой формулой - того, что есть уже достаточно для того, чтобы ничего больше не хотеть. Личные дефициты отрицаются, поиск потерянного рая становится ненужным, галлюцинаторная способность выходить за пределы себя и распространять влияние на реальность утрачивается. Метафорически ситуация напоминает отношения трупа и окружающей среды, когда температура между ними уравнивается и не существует более никакой предпосылки для обмена энергией. Личность проживает свою жизнь так, будто она одержима средой, является часть окружающего порядка и относится скорее к неживой природе, поскольку не дает повода подозревать реакций, отличающихся от проходящих процессов в фоне.  Поведение приобретает характер полевого. В подобном состоянии одиночество из ресурсного способа бытия, при котором достигается максимальное погружение в себя и наиболее ясный контакт со своей страстью, превращается в наказание. Не только внешние объекты теряют привлекательные атрибуты, но и сама личность становится неинтересной себе. Можно сказать, что теряется контакт с реальностью здесь и сейчас, то есть актуальное состояние скуки и беспомощности становится неважным, его  необходимо терпеть, не имея возможности изменить, поскольку подобное оцепенение спасает от угрожающих фантазий. Фантазии это пожалуй единственное, что имеет ценность. Складывается впечатление, что события, в которые включена личность, изолированы от переживаний по их поводу. Либо же глубина переживаний настолько невыражена, что сигнал о нарушении является результатом скорее интеллектуальной деятельности, чем эмоционального отклика. “Я понимаю, что что-то идет не так, но даже не могу по этому поводу как следует огорчиться, я понимаю, что и это тоже неправильно” - такое вербальное послание часто сопровождается недоумением и растерянностью как высшей точкой эмоционального осознавания. Соответственно, процесс кодирования смыслов в промежутке между событиями и реакцией на них становится крайне бедным и клиенту, фактически, нечего предложить терапевту в качестве ключа к своей субъективности. Способ, каким клиент формулирует запрос на терапию очерчивает очередной тупик отношений - клиент просит избавить его от соматических симптомов, не имея возможности удерживать в фокусе внимания свое состояние. Симптом как бы скрывает клиента от самого себя. Вот избавлюсь от симптома и заживу, думает клиент. Буду путешествовать, раскрашу мир новыми красками и стану другим человеком.  На самом деле симптом скрывает более страшную тайну о том, что за ним нет никакой жизни кроме той, что происходит сейчас. Потому что хроническое выживание, в которое погружен клиент, является не следствием появления симптома, а его причиной. В терапии подобная личность выбирает стратегию убеждения. Она доказывает правильность своих логических построений, не имея возможности опираться на переживания скуки и отчаяния, злости и желания. С другой стороны, соматические симптомы часто становятся ядром переживаний, Id затопляет внутренний мир и тогда попытка обуздать телесность является ведущей задачей. Таким образом, Personality или изолирована от туловища, или порабощена им. Можно охарактеризовать подобный способ бытия как сильно полярный - с человеком либо не происходит ничего, либо любое происшествие оборачивается катастрофой. Такой же модус прослеживается и в отношениях с окружающими. Они представляются обладателями слишком большой власти, поскольку, имея важный ресурс поддержки, распоряжаются им односторонне, в авторитарном режиме. Им нельзя доверять, с ними опасно импровизировать и безопасно только соглашаться. Они могут легко карать и от этого невозможно защититься. Лучшее лечение конфликта - профилактика. Лучшее время для жизни - последний день творения, когда уже все названо и признано хорошим. В коктейль счастья добавили слишком много покоя, тем самым сэкономив на воле.        Можно говорить о том, что эссенциальная депрессия симптоматически напоминает посттравматическое состояние. Другим краем оно примыкает к нарциссическому расстройству, при котором, доступ  к полноценному переживанию собственного Я затруднен ориентацией на конформность. Обобщая эти две нозологические единицы, можно сделать вывод о том, что к эссенциальной депрессии приводит травматическая потеря объекта, слияние с которым было настолько тотальным, что его исчезновение воспринимается как потеря значительной части себя самого. Травматическая дезинвестиция объекта в силу нарушения границ между ним и объектом приводит к дезинвестиции самости. Не имея возможности противостоять этому процессу и сохранять собственные границы, личность выбирает путь отказа от претензий. В конце концов, задает она вопрос, для чего куда то стремиться, если смерть все равно заберет все, что есть? Для чего необходимо совершать разнообразные телодвижения, если их результат временный и нестабильный? Уж лучше приготовиться к смерти заранее, чтобы не сокрушаться и страдать, сомневаться в выборах или испытывать чувство вины. На эти вопросы невозможно ответить из головы, а только из того места, где хаос, противоречивость и сложность внутренней жизни противостоит упорядоченному протеканию физиологических и социальных процессов, которые на пике своей организации вовсе не нуждаются в присутствии сознания.